Меня штырит и без наркотиков:dance3:
URL
01:34 

Доступ к записи ограничен

"Хей, детка, я теперь брюнетка!"
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

"Хей, детка, я теперь брюнетка!"
7. ПУСТЫЕ ХЛОПОТЫ.

Под утро Уинфрид всё-таки заснула и проснулась только около полудня. Она долго лежала, смотря в тёмный потолок. Голова от внеурочного сна болела, во рту было сухо и противно. Надо было встать, за дверью кто-то уже ходил. Девушка никак не могла понять какое время суток было сейчас. Надо было уже вставать, но у неё не было сил. Хотелось просто лежать и смотреть в тёмный потолок.
Однако боль в животе и подступающая к горлу тошнота намекали, что встать всё же придётся. И Уинфрид с трудом села на постели и даже спустила ноги на холодный пол. Голова кружилась и всё перед глазами казалось перекошенным, даже пол, казалось, скосился в бок, хотя ничего подобного на самом деле не было.
Кое-как она всё же привела себя в порядок. Никого не хотелось ни видеть, ни слышать, и девушка оттягивала всеми силами тот миг, ко-гда всё же придётся выйти.
Уинфрид сидела и смотрела вверх на потолочные балки. Она вспоминала события нынешней ночи, руки датчанина на своём теле, его вонючее дыхание… И на неё нахлынуло отвращение, в первую очередь к себе, а с ним и глубокое разочарование. И даже, что совсем нелепо, какая-то обида.
А ведь так всё и будет. А может ещё и хуже. Она коснулась бока и поморщилась от боли, там и ещё на рёбрах уже наверняка налива-лись синяки. Не один, так другой… А сейчас Уинфрид были про-тивны оба. А то и третий… И никакие ангелы не спустятся с небес, чтобы её защитить…
Но на небеса можно и подняться… Ножа у неё нет, но есть хоро-ший кожаный пояс, она его правда не носила. Но лежал он где-то здесь. Или же... Уинфрид встала и подошла к сундуку, на котором спала Анна, он, кажется, был не заперт. Может пояс там? Главное, чтобы он выдержал, не порвался. Балка наверняка выдержит.
Она встанет на сундук и окажется со своими родными на небесах, в раю, по-другому уже не получится свидеться. А эти двое пусть дела-ют с её телом, что хотят, раз оно им так нравится. Хоть на солонину пускают.
- А что вы ищете, госпожа миленькая? – раздался голос Агнесс из темноты.
Уинфрид испуганно вздрогнула, крышка сундука упала, чуть не прищемив ей пальцы. Девушка повернулась к служанке и коротко приказала:
- Уходи.
И тогда Агнес бросилась к ней, изрядно напугав её. Она схватила Уинфрид за ноги и начала лепетать на смеси языков, на которых они разговаривали друг с другом:
- Не надо, не надо, госпожа миленькая ... пожалейте нас... нам го-ловы оторвут... что мы не уследили... пожалуйста...
— Вот как...
Девушка сердито оттолкнула от себя горничную. Уинфрид верну-лась к разворошенной постели, кое-как разгребла ее, а затем, сняв туфли, легла на неё и накрыла голову одеялом. Агнесса робко по-дошла к ней:
- Госпожа миленькая...
- Уходи, - глухо ответил Уинфрид из-под одеяла.
- Но я не могу... Я что-то не так сказала?
Уинфрид откинул край одеяла и произнес по слогам:
- Уходи.
Но Агнес не теряла надежды исправить ситуацию. Но от этого ста-ло только хуже:
- Но я… Что я сказала?
Уинфрид не хотел ничего объяснять. Она хотела, чтобы ее остави-ли в покое. Девушка села на постели. Ей очень хотелось ответить грубо, но воспитание взяло верх:
- Ничего такого. Уйди.
Но Агнесс не подчинилась, она затрясла головой:
- Нет, нет и нет. Я не уйду. Мне Анна сказала здесь сидеть, пока она не придёт и не оставлять вас одну, госпожа миленькая….
Уинфрид невольно отвлеклась:
- А где она сама?
- На кухне помогает.
Агнесс вышла из своего угла и уселась на сундук, сложив руки на груди. Уинфрид тяжко вздохнула и попыталась применить хит-рость.
- Принеси мне воды, - сказала она.
Она и в самом деле хотела пить, но если всё пройдёт как надо, то вскоре перехочет. Заодно и Агнесс ушлёт. Если та уселась на сундук, значит пояс был там.
Агнесс тяжело встала с сундука, и пошарив в том же углу, достала и вручила Уинфрид небольшой, но увесистый кувшин.
- Что это? Мне из всего кувшина пить? - спросила опешившая Уинфрид.
Агнесс ещё пошарила и дала ей небольшую глиняную кружку.
Уинфрид кое-как, расплескав немного, налила себе воды и осуши-ла кружку с жадностью. Прежний яростный порыв стал угасать в ней и тяжёлым серым одеялом стало наваливаться уныние и бессилие. Она снова легла и накрылась одеялом с головой.
Она даже не сомневалась, что за этой ночью последует ещё одна, и ещё. Сегодня ей повезло, но как долго продлится это сомнительное везение? Да такое уж ли это везение… Может было бы лучше не со-противляться, чтобы они получили своё и отстали бы? Но не сопро-тивляться было выше её сил. Уинфрид был необходим совет кого-нибудь опытного.
Но она никому здесь не могла доверять настолько, чтобы обратить-ся с такой просьбой. Ещё небось такого насоветуют, что потом не раз-гребёшь. Уинфрид решила помолиться, но обнаружила, что молится лишь губами, а не сердцем как положено. И то, всё время путает и забывает слова. На глазах Уинфрид навернулись слёзы – теперь ещё она потеряла и своё единственное утешение.
Некоторое время она лежала с закрытыми глазами, а потом отыс-кав чётки на постели, решила попробовать заново. На этот раз полу-чилось лучше. Никогда Уинфрид не было так тяжело и одиноко как сейчас. Так дело не пойдёт. Надо с этим что-то делать. Надо хотя бы соблюдать среды и пятницы. Всё-таки, например, судя по именам, хотя бы Анна и Агнесс христианки. Может и ещё кто найдётся.
…однажды им надоест, и они её изнасилуют вдвоём. Один будет держать, а другой будет насиловать, а потом они сменятся. И после такого ей ничего не останется кроме как умереть, ей такое не пере-жить. Уинфрид слышала о таком от одной женщины, что одно время жила у них. Правда та женщина об этом рассказывала Энид, но Уинфрид и Эдит подслушали и потом очень жалели об этом. Лип-кий изнуряющий страх снова поднялся мутной тиной изнутри и сдавил горло тошнотой.
Впрочем, страх страхом, а всю жизнь под одеялом не пролежишь и Уинфрид всё же поднялась. Тем более ей было немного стыдно, что она тут лежит, а годящаяся ей в бабушки Анна работает. Но чем бы ей заняться? А найдётся чем! Уж что-что, а работа найдётся. А уме-реть она всегда успеет…

Бьёрн проснулся довольно рано. А может и не рано, за дверью бы-ли слышны чьи-то осторожные шаги и приглушённые голоса, что-то стукнуло в дверь. Собственно, от этого стука он и проснулся. Некото-рое время он лежал с закрытыми глазами, к боку прижималось что-то тёплое и тяжелое. Бьёрн опустил руку и ощутил мягкость волос, как ему показалось, Уинфрид. Но тут «Уинфрид» замурлыкала и Бьёрн с досадой столкнул кошку на пол.
Он закрыл глаза, но кошка снова забралась на постель и тыкалась своей усатой мордой прямо ему в лицо. Как она смогла пробраться, Бьёрн не мог понять, вроде бы он закрывал дверь. Кошку принесли в дом со двора прошлой зимой, когда она и окотилась. Она отлично тут прижилась, где хотела ходила, где хотела спала. Особенно ей по-чему-то полюбился Бьёрн.
Бьёрн повернулся на бок и попытался уснуть, но у него ничего не получилось. Не получившая обычного внимания кошка спрыгнула на пол и стала скрестись в дверь. Больше всего Бьёрну хотелось, что-бы к нему в постель пробралась Уинфрид. Но в тоже время он пони-мал – после ночных событий, она проберётся к нему только с целью перерезать ему горло.
Мучимый похмельем и жаждой, он сел и почесал плечо. Рука его задела место укуса и Бьёрн поморщился. То, что Уинфрид умеет хо-рошо бегать, он уже знал, но то, что она ещё и кусается… Да, ей пло-хо придётся если её продадут.
Впрочем, Бьёрн сомневался в этом. Асмунд ещё сильнее захочет оставить себе девушку, после этой ночи. Как ту ирландку.
Бьёрн всё-таки встал и наконец открыл дверь кошке, та немедлен-но перестала орать и стала тереться об его ноги.
- …лежит в той корзине с отломанной ручкой…
Девушки прошли мимо, кошка выскользнула наружу и убежала по своим делам. Бьёрн вернулся к себе и стал одеваться. Он вспомнил прошлое утро, Уинфрид в своих объятиях. Нет, надо было, конечно, тогда же её к себе и тащить. Невзирая ни на что. Уж тогда-то она бы-ла не против. Очень не против…
Но теперь-то Асмунд будет настороже… Вообще удивительно, что он ещё не затащил её в свою постель. Ах да, он собирался её прода-вать. Он ведь из тех, кто предпочтёт серебро, а не девушку. По край-ней мере так было раньше. Но теперь видимо всё было по-другому
Бьёрн стал распутывать волосы, свалявшиеся после сна. Может пойти помыться? Или так сойдёт? Нет, не сойдёт. Он снова встал и пошёл на поиски горячей воды. Ему не сиделось на месте.
Из темноты памяти снова возникла перед внутренним взором та ирландка. Она была чем-то схожа с Уинфрид. Нет не по внешности, ирландка, пожалуй, была куда ярче. Она была белокожей и зелено-глазой, а таких рыжих волос, какие были у неё, Бьёрн никогда рань-ше не видел. Как же было её имя? Какое-то совершенно не выговари-ваемое, кажется начиналось на «Д».
Она им встретилась года полтора… нет два года назад. Тогда с они ещё дружили с Хёгни и ходили под началом Ивара. Грабили они вместе во-сточное побережье Ирландии… Ох и устали же они тогда! Зато добычи хватило на всех, и людьми, и золотом.
Бьёрн как следует обтёрся мокрым полотенцем, одел нижнюю ру-баху, всё-таки было прохладно, и снова начал расчёсывать волосы. Потом он заплёл их в косу и обнаружил, что их нечем завязать. Он стал рыться в своих вещах. Его всё ещё мутило с похмелья, все его движения были неловкими и тяжёлыми. Он копался в мелких вещах и в какой-то момент его запястье обвила шелковая лента. Бьёрн под-нял руку и в тусклом свете свечи блеснула подвеска, которую он по-учил от Уинфрид в виде то ли прыгающего, то ли пляшущего чело-вечка.
Потом они удирали по морю от ирландцев и даже сразились с ними, по-том делили добычу на каком-то острове. Делили они её шумно, дело дошло чуть ли не до драки.
Ну между собой они быстро разобрались. Ивар не любил склок и драк и быстро пресёк всякое бурление у себя. А вот у Хёгни было самое веселье, когда они подошли к его стоянке.
Когда они с Асмундом подошли, из-за неё как раз и ссорились двое. Ни-кто не обратил на них внимания. Одного Бьёрн знал, его звали Сигурд Медвежья лапа, он всегда хвастался, что вырвал как-то медведю лапу. Второй был из того сброда, что иногда прибивался к Хёгни.
Они орали и отталкивали друг от друга от неё. Она сидела на земле, съёжившись и уткнувшись лицом себе в колени. Всё вокруг смеялись и под-начивали спорщиков. Когда же под конец они схватились за ножи, Хёгни прервал ссору и решил бросить жребий. Он вытащил из кошеля какую-то мелкую серебряную чешуйку и подбросил её. Та упала, со звоном подскочила на камне и отлетела куда-то в сторону. Все пошли посмотреть, как она упала, на самом деле их было человек пять.
Это Асмунду показалось забавным забрать добычу, из-за которой все спорили. К тому же он был изрядно зол на Хёгни и его людей. Из-за них при отходе всех накрыли ирландцы и даже пришлось отбиваться. Причём в основном именно им, людям Асмунда, он уже тогда ходил на отдельном корабле. Они еле ушли.
Впрочем, Бьёрн не возражал против такого дела. Он подошёл и поднял пленницу с земли и унёс поскорее. Спорщики уже возвращались.
Чтобы не ломать язык об её настоящее имя, Асмунд назвал её Дис.
Бьёрн понимал, что занимается какой-то ерундой, но всё равно осторожно снял подвеску с ленты, она была для кольца подвески широковата. Там ещё болтался обрывок цепочки. А лента приметная больно, все непременно заметят, уж Асмунд точно, её в его волосах. А потому он перевесил человечка на обычную тесёмку.
Он удивлялся, зачем Уинфрид подарила ему эту подвеску. Бьёрну казался в этом какой-то умысел. Ну теперь-то и не спросишь. Небось она шарахаться теперь будет. Дис такой пугливой не была. Ну по-плакала она пару ночей и на этом, собственно, всё. Ну она-то была чьей-то женой, а после их набега вдовой. А Уинфрид, наверное, ещё девушка.
Да, Дис была хороша и в постели, и вне её. Она была весьма ласкова с Бьёрном, она утверждала даже, мешая слова, что полюбила его. А потом оказалось, что она также ласкова и с Асмундом и говорила ему почти тоже самое. Он даже утверждал, что ласковее, но Бьёрн не верил этому. Да они не стали выяснять кто с ней будет спать, а просто решили делать это по очереди.
На самом деле было не только в Дис. Разлад между ними копился давно. Ивар с Асмундом были семье Бьёрна роднёй. Бедной роднёй, но теперь всё поворачивалось наоборот. Бьёрн был младшим сыном, но думал, что быст-ро выбьется в хёвдинги, но получилось не так. Впрочем, не больно он под-чинялся Асмунду, они были равны хотя бы по происхождению. Но Асмунд всё время пытался утвердить своё превосходство. Пару раз это им выхо-дило боком…
Целую зиму длилась эта история с Дис. Были мгновения, когда малой толики недоставало как там на берегу между Сигурдом и тем парнем, как его там звали…, чтобы им не схватиться за ножи. Для Дис это тоже бы-ло невыносимо, она как-то даже в прорубь бросилась, но её вовремя выта-щили.
Ивар долго за ними наблюдал и весной, когда они уже вытащили дракка-ры и стали готовиться к первым походам… Он вдруг собрался к Хёгни мириться, а жил Хёгни далековато от них. С собой он взял и Асмунда, и Бьёрна…
Хакон наверное или ещё кто в их отсутствие и увёз Дис. Куда, неиз-вестно.
Асмунд и часть людей с ним ушёл тогда от дяди. Да и Бьёрн тоже ушёл, вообще бросил эти походы. Он не знал, искал ли Асмунд Дис или нет. Бьёрн постарался её позабыть. И позабыл, конечно. Стёрлось из па-мяти её лицо, её прикосновения. Лишь мелькали иногда смутно во снах рыжие волосы и зелёные глаза…
И с Асмундом они помирились и поклялись забыть прежний разлад. Ещё хотели поклясться, что больше ни одна женщина не встанет между ними, но что-то их удержало от такого опрометчивого шага.
Вспоминая прошлое, Бьёрн задремал, но очнулся от холода и по-нял, что хочет есть. Он быстро собрался и спустился вниз. И первой, кого он увидел, была Уинфрид. Она вместе с другой девушкой по имени Ингунн - сестрой Хильд и дочерью Торстейна, у которого они всегда останавливались на полпути – шла куда-то на улицу, заку-танная в тёмный плащ.
- … а то уже сколько времени прошло… Ты умеешь обращаться сырами?
- Да что там уметь-то…
Бьёрн подошёл к ним. Он смотрел на Ингунн и разговаривал только с ней. Лишь один раз он мельком взглянул на Уинфрид.
- А куда это вы направляетесь?
- В маслобойню, сыры смотреть. Их давно надо проверить, - пожа-ла плечами Ингунн и снова повернулась к Уинфрид.
- Эй, постой. Асмунд же запретил выпускать её из дому.
- Прекрати, Бьёрн, - бодрый голос Ингунн больно бил по ушам. – Что со двора, что ли её своруют?
- Просто надо, чтобы её видело, как меньше народу.
- Да и засиделась я в доме-то, - подала голос Уинфрид.
Тогда-то Бьёрн и посмотрел на неё. Вид у неё был не очень цвету-щий. Лицо бледное, под глазами круги. Спит ли она вообще ноча-ми? Когда он посмотрел на неё, она побледнела ещё больше и заку-сила губы. Так что они почти исчезли. И так вцепилась в края своего плаща, что её пальцы побелели.
Бьёрна это очень неприятно задело, в конце концов он ничего ей не сделал толком. Она что же ожидает, что он на неё сейчас и наки-нется? Как ещё она такая трепетная вообще дожила до своих лет! Однако Ингунн была той ещё сплетницей, поэтому Бьёрн решил сделать вид будто ничего не замечает. Он просто перекинул косу на грудь, чтобы девушка увидела свою подвеску в его волосах. Если уж ей так важно… Она немного, кажется, ожила, глаза её раскрылись шире, а щёки даже покраснели. Чтобы это ещё значило…
- Если ты так этого боишься, то можешь проводить нас через двор.
- Да ну тебя.
Вышли они всё также втроём. Уинфрид всё также держалась как можно дальше от него. А Бьёрну как никогда хотелось отнести её в постель, лечь рядом…
- Ты что Бьёрна боишься, что ли? Зря, вот он-то тебе ничего не сде-лает.
«Заткнись, Ингунн!»
- О, в этом-то я уже убедилась, - не без яда отозвалась Уинфрид.
Девушки свернули направо, а Бьёрн на миг остановился и отыскал на тусклом сером небе, день выдался пасмурным, неровное светлое пятно. Судя по его расположению дело шло к полудню. Народ во-круг понемногу оживал, было слышно, как одна служанка кричала: «Да иди ты отсюда, дай убраться!». Запах почти готовой еды разно-сился повсюду, вызывая у Бьёрна приступы голода и тошноты одно-временно.

За столом сидели только дядя и Матильда, его наложница. На ко-ленях у женщины вертелась Сигрид, их маленькая дочка. Дядя смотрел на мир хмуро и даже сумрачно. Матильда пыталась накор-мить ребёнка.
Асмунд осушил в очередной раз свой кубок. В нём против всякого обыкновения было только кислое молоко. В основном он мучился от недосыпа. В походе это не представляло трудности, но теперь-то он был не в походе. В эту ночь он почти не спал, его мучили непро-шенные воспоминания.
- Что ты собираешься делать, если Хёгни предъявит свои права на девушку?
Асмунд моргнул, отвлекаясь от свои мыслей:
- Пусть сначала докажет, что это та самая девушка. А силой по-пробует отнять, умоется кровью.
- Это, кажется, вторая девушка, которую ты у него крадёшь, - хмыкнула Матильда, облокачиваясь о стол и вытирая рот своей до-чери.
- Уин… она сама ко мне навстречу выбежала, а что Хёгни прово-ронил её, то не моя печаль, - ответил Асмунд. – Да и вряд ли он во-обще знал, как она выглядит.
- Едва ли там бродили толпы богатых девиц. Видела я её плащ, очень тонкая работа. Даже если домотканый, вряд ли у бедняков нашлось бы столько хорошей шерсти и столько времени, чтобы со-ткать и вышить подобную вещь…
Асмунд прищурился:
- И где он?
Ночное наваждение рассеялось и Уинфрид снова стала ему дорога. Даже думать было противно, что кто-то другой коснётся её. Тут в его голове мелькнуло смутной тенью воспоминание о второй девушке. Что с ней сталось? Попала к Хёгни? Тогда бы можно было бы её вы-ручить и тогда, пожалуй…
- В сундуке лежит, ничего с ним не сталось, - фыркнула Матильда и снова заворковала с дочерью:
- Ну что ты, что ты хочешь?
Дядя ничего не говорил, он сидел, откинувшись на спинку своего стула и закрыв глаза. Асмунд хотел спросить у него совета, но не спрашивал. Он и так, знал, что дядя ему скажет. Асмунду не хоте-лось слышать этого.
Асмунд не хотел брать Уинфрид силой. После боя, ещё в горяч-ке… да, тогда уж и времени особо не бывает… Но нет, он хотел, что-бы Уинфрид легла с ним добровольно, чтобы она потом не обвиняла его в том, что он взял её силой. Главное Бьёрна от неё отогнать.
А вот и он сам.
Бьёрн тяжело опустился рядом с Асмундом и придвинул к себе блюдо с мясом:
– Что-то никого и не видно, я смотрю.
- Не проспались ещё, это вы с Асмундом ранние пташки, - отозва-лась женщина. – Ну же Сигрид, сиди спокойно.
Матильда снова занялась своей дочкой. Та начала с хмыканьем уворачиваться от ложки с кашей. Была она совсем крохотной, ей ис-полнилось только два года и говорить она толком ещё не умела.
Однако девочка сидеть спокойно не желала, разыгравшись, она шлёпнула мать по лицу. Матильда отпрянула, но наказывать дочь не стала:
- Нельзя! А ну-ка перебирайся к своему отцу. Подёргай его за бо-роду лучше.
- Я всё слышал, - отозвался Ивар, не открывая глаза, - дай мне её.
Сигрид сама перебралась от матери к отцу. Ивар медленно открыл глаза, даже тусклый свет ненастного дня причинял ему страдания.
- А тебе Асмунд вот что я скажу. зря недооцениваешь Хёгни.
Асмунд со стуком поставил свой кубок на стол и сказал:
- А ты, дядя, зря водишься с ним. Всякий раз, когда вы затеваете общее дело, мы… ты вечно попадаешь в беду. Взять хотя бы тот са-мый поход на ирландцев. Разве он тогда пришёл к нам на помощь? Да и когда он помогал нам? А уж если вспомнить…
- Хватит! – рявкнул Ивар.
Он снова закрыл глаза, но Сигрид несколько раздражённая его не-вниманием всё-таки дёрнула его за волосы. Ивар невольно выругался и слишком резко её оттолкнул. Девочка испугалась и заплакала.
Асмунд же решил, что, пожалуй, дядя прав и надо всё же разве-дать чем там занимается Хёгни и что возможно замышляет. Асмунд начал перебирать в уме знакомых ему людей, через которых он мог это выяснить.
Испуганное хныканье Сигрид било по и без того больной голове. Есть Асмунду особо не хотелось, а хотелось только пить. Да и беспо-койство не давало сидеть на месте. Он повернулся к Бьёрну и сказал ему:
- Может пойдём прогуляемся? К тому же у меня появилось дело.
- Давай, - согласился Бьёрн. Ему тоже хотелось проветриться.
Они встали. Асмунд хотел проститься, но никто не обратил на не-го внимания.
- Да что ты ревёшь, успокойся!
- Не ори на неё, - прошипела Матильда.
- Может она заболела? Да нет, вроде лоб не горячий…
Асмунду даже стало немного одиноко и впервые захотелось чего-то подобного. Он бросил короткий взгляд на Матильду, на её тёмные волосы. Будут ли у его женщины светлые волосы и серые глаза?..

На торгу было мало новостей, а вот народу тьма-тьмущая. Чтобы немного развеяться, Асмунд направился в ряды, где торговали укра-шениями. Бьёрн последовал за ним. Они долго ходили там, при-сматриваясь к украшениям и даже торгуясь.
Некоторые украшения выглядели слишком дёшево, другие слиш-ком дорого. И определённо всё было не то. Бьёрн быстро себе при-глядел парочку украшений и одно ожерелье из старого золота с под-весками из тёмно-красного янтаря, хотя торговец уверял, что это ру-бины, однако решил отложить дорогие покупки до того, как прояс-нится судьба Уинфрид. Серебра могло и не хватить. Но Асмунд всё искал что-то. В конце концов Бьёрну это надоело, он проголодался и даже замёрз.
- Она всё равно не примет от тебя подарка.
Асмунд бросил на него косой взгляд:
- Примет, куда денется.
Он снова стала рассматривать тяжёлое, сложное ожерелье в не-сколько рядов. Бьёрну оно показалось довольно уродливым, и он по-думал, что разочаруется в Уинфрид если она придёт в восторг от этого ожерелья. Он попытался представить себе Уинфрид востор-женно благодарящую Асмунда за подарок…
- Оно слишком дорогое для тебя сейчас, - сказал он Асмунду тихо, чтобы не слышал торговец. К счастью, тот отвлёкся на другого поку-пателя.
Бьёрн попал в самое больное место своего друга. Асмунд изрядно поиздержался с этим пиром, а добыча в этом году была не особенно богата. Всё же год на год не приходится. Совсем не от скуки, Асмунд решил помочь дяде и Хёгни, хотя и считал это пустой затеей. И осо-бенной выгоды он не ожидал. Что ж, так и вышло.
- Да и не наденет она такое, - сказал он несколько громче.
Асмунд опустил украшение на место и обернулся к Бьёрну. Он тут же забыл про его укол насчёт дороговизны.
- А ты с чего взял? Ты с ней говорил? - стал ревниво выспрашивать Асмунд, у него даже ноздри от гнева стали раздуваться.
«Нет, только целовался», - хотелось ответить Бьёрну, но как-то сдержался.
Хотя если представить Уинфрид нагой, в одном этом ожерелье… Но скорее она этим ожерельем и удавит предложившего ей такое, вон какие толстые звенья… Бьёрн невольно потёр место укуса под одеждой. Оно ещё болело.
- Ну это…, что ты..., она от меня шарахается. Просто… не подхо-дит оно ей. И дорогое слишком, - кое-как выдавил из себя он. Хоте-лось домой и спать.
Асмунд понемногу успокоился и помолчав, сказал:
- Ладно, пошли отсюда. Не день сегодня для покупок.
И они ушли.
На обратном пути они еле протолкнулись через толпу.
- Что тут сегодня продают? Хер дракона что ли? - удивился Асмунд.
Бьёрн хотел пошутить в ответ, но тут кто-то крикнул: «Держите вора!». Бьёрн тотчас схватился за свой кошелёк, что висел на поясе. Бывало, что нарочно создавали толчею, чтобы срезать в возникшей суматохе кошельки по-настоящему. Толпа вокруг забурлила. Они стали поспешно выбираться из неё. В какой-то момент Асмунда сби-ли с ног, и он завалился прямо на Бьёрна. Сам Бьёрн тоже еле стоял на ногах. В него сзади кто-то врезался. Где-то сбоку или сзади, ка-жется, началась драка. Бьёрн словно очнулся и стал отчаянно про-бираться куда-то вперёд. Должен же быть где-то здесь край! Асмунд, кое-как вставший, тоже старался не отставать.
Наконец они смогли выбраться и остановились, чтобы отдышаться и привести себя в порядок. Бьёрн судорожно ощупывал свою косу, кажется, человечек остался на месте и даже не помялся, хотя вреза-лись в Бьёрна кажется дважды.
Асмунд был бледен и с его лица градом лился пот. Негромко, но отчётливо слышался стук зубов. Возможно, это был стук зубов самого Бьёрна. В жизни он не испытывал такого страха как сейчас, даже в своём первом походе, даже в самый разгар шторма. Пройти столько битв, выбраться из стольких передряг, чтобы погибнуть в зауряд-нейшей давке на торгу! Неожиданно эта мысль показалась ему не-обыкновенно смешной, и он расхохотался. Асмунд сначала посмот-рел на него, как на сумасшедшего, а потом и сам присоединился.

Дом встретил обычной суетой. Уже бегали туда-сюда слуги и слу-жанки. В том числе и Уинфрид. Они как раз вошли на двор, когда она прошла мимо них, неся котелок с чем-то очень горячим. Она спешила и едва на них взглянула.
- Вот мой весь прибыток! – с досадой воскликнул Асмунд. Мысль, что денег у него маловато язвила его. - Даже не взглянула… Так, а что она делает снаружи?
- Успокойся, Асмунд, - отозвался Бьёрн, почёсывая шею. – Никто не украдёт её. Никто даже не знает, кто она. А даже если кто и попыта-ется… Она же бегает как лошадь… И кусается также.
- Что укусы любовные болят?
- Тебе и такого не досталось, - нашёлся тут же Бьёрн.
Асмунд хотел ответить, но его отвлекли. Бьёрн не торопясь пошёл следом. Коса завернулась на плече и подвеска, тихо звякнув, скольз-нула по ключице. Нет, всё-таки очень хорошо, что он перевесил с ленты этого человечка. Уж больно она приметная. И больше он с ним не расстанется. Это будет его оберег. А там глядишь, и его быв-шая хозяйка последует за ним, к Бьёрну…



01:30 

Доступ к записи ограничен

"Хей, детка, я теперь брюнетка!"
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

01:29 

Доступ к записи ограничен

"Хей, детка, я теперь брюнетка!"
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

01:28 

Доступ к записи ограничен

"Хей, детка, я теперь брюнетка!"
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

01:22 

Доступ к записи ограничен

"Хей, детка, я теперь брюнетка!"
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

01:20 

Доступ к записи ограничен

"Хей, детка, я теперь брюнетка!"
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

01:05 

Доступ к записи ограничен

"Хей, детка, я теперь брюнетка!"
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

16:57 

Доступ к записи ограничен

"Хей, детка, я теперь брюнетка!"
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

"Хей, детка, я теперь брюнетка!"
Бессонница, Гомер, тугие паруса.
Я список кораблей прочел до середины...

Она помнила только эти две первые строчки. Стихи она не любила и не понимала. Но эти две строчки всегда окутывали её своим настроением. Сразу невольно возникали перед мысленным взором желтоватая страница, столбик текста, мелкие цифры слева... Привкус пыли на губах, тот особый запах старой бумаги...

Рать от племен, обитавших в Гирии, в камнистой Авлиде,
Схен населявших, Скол, Этеон лесисто-холмистый;
Феспии, Греи мужей и широких полей Микалесса

От того было особенно сильно разочарование, когда она, наскребя всеми правдами и неправдами... на последние можно сказать деньги, приехала в Грецию и увидела, какая же она маленькая... Да-да, конечно, одно дело ехать в автобусе с кондиционером по асфальтированной дороге и совсем другое, когда на тряской колеснице да по бездорожью, а то и пешком... И всё же, и всё же. Было тускло, серо. Южный бурный Нот нагнал туч именно тогда, когда она на свои с таким трудом собранные сбережения всё же вырвалась в страну своей мечты. Хотя нет, не было страны мечты. Была лишь европейская страна средней руки, в Афинах были пробки, Спарта была вообще теперь деревней и кучей развалин, а чернявые потомки, лишь весьма смутно похожие на предков, бойко торговали своим богатым прошлым. От этого было мерзко, скучно и душно. Оставалось лишь ходить по музеям и развалинам.

И в богатом Коринфе, и в пышных устройством Клеонах;
Орнии град населявших, веселую Арефирею,
Град Сикион, где царствовал древле Адраст браноносный,
Чад Гипересии всех, Гоноессы высокоутесной;
Живших в Пеллене, кругом Эгиона мужей обитавших,
575 Вдоль по поморью всему, и окрест обширной Гелики,-
Всех их на ста кораблях предводил властелин Агамемнон.

Во всём был виноват учебник древней истории за пятый класс с живописными руинами на обложке. Руины, руины... всюду руины. Вавилон, Египет не произвели на неё особого впечатления. А потом Древняя Греция, любовь с первого взгляда. Все эти рисунки, картинки, цитаты внизу страницы... И всё, она пропала. Очаровало, закружило.

Град населявших великий, лежащий меж гор Лакедемон,
Фару, Спарту, стадам голубиным любезную Мессу;
В Брисии живших мужей и в веселых долинах Авгии,
Живших Амиклы в стенах и в Гелосе, граде приморском;
585 Град населяющих Лаас и окрест Этила живущих;
Сих Агамемнона брат, Менелай, знаменитый воитель,
Вел шестьдесят кораблей, но отдельно на бой ополчался;
Ратников сам предводил, на душевную доблесть надежный,
Сам их на бой возбуждал и пылал, как никто из ахеян,
590 Страшно отмстить за печаль и за стон похищенной Елены.

Потом она нашла случайно в домашней библиотеке ту самую книжку. Мягкая обложка, серая большая картинка. Те самые пыльные страницы. То ли она болела, то ли были каникулы, весенние или осенние. Она помнила было пасмурно и серо. А может было это одновременно. Да, осенние каникулы и так некстати простуда. И вот она, та самая Илиада. (Потом она специально охотилась именно за таким томиком, оранжевая рамка, серая картинка. Тот первый экземпляр был разумеется истрёпан в хлам).
Тяжёлый архаичный язык перевода уберёг её от полного осознания что за кровавая каша там описывалась. Впрочем тягомотные описания боёв она по большей части пролистывала. Ей больше нравились вставки про богов.
Елена... Елена её разочаровала. И вот ради этой... этой соседки из десятой квартиры... из-за неё разгорелся весь сыр бор? Это ради неё что ли плыли тысячи кораблей (да, она считала)? И особой любви она между Еленой и Парисом не увидела... И чего сбегали?

И в Калидоне камнистом, и в граде Халкиде приморской.
Не было больше на свете сынов браноносных Инея;
Мертв и сам уже был он, и мертв Мелеагр светлокудрый;
И в Этолии царствовать вверено было Фоасу.

Поступала она, естественно, на исторический. И то было деяние достойное лиры Гомера. Каково же, ну да, разочарование, потрясение..., в школьном учебнике обошлись без особых подробностей, хотя картинки, все эти скудно одетые юноши и мужчины намекали... когда она узнала во всех подробностях, что из себя представляли реальные древние греки... Не то, чтобы она утратила веру в человечество, в конце концов человечество древними греками не ограничивалось. Но было неприятно. Как если бы она была влюблена в какого-нибудь певца, а потом оказалось бы, что он вовсе не сияющий Орфей, а сальный неприятный тип. Что и говорить, у кого-то был Рома Жуков, а у неё вот древние греки.
Потом она вспоминала свои переживания, и ей самой было смешно. Боже, боже, ну какое отношение имели реальные древние греки, все эти Писистраты и Лисимахи, к её сказочным героям её прекрасной, всегда солнечной, сказочной Древней Греции?

Сей Тлиполем лишь возрос в благосозданном доме Геракла,
Скоро убил, безрассудный, почтенного дядю отцова,
Старца уже седого, Ликимния, отрасль Арея.
Быстро сплотил он суда и с великою собранной ратью
665 Скрылся, бежа по морям, устрашаяся мести грозивших
Всех остальных,- и сынов, и потомков Геракловой силы.
Прибыл в Родос наконец он, скиталец, беды претерпевший;
Там поселились пришельцы тремя племенами и были
Зевсом любимы, владыкой богов и отцом человеков:
670 Он им богатства несметные свыше пролил, Олимпиец.

Она снова, и снова возвращалась к Илиаде. И снова она невольно надеялась, что поединок у Скейских ворот сложится иначе, хотя уж знала, что Деифоб предаст (был такой Деифоб и у неё...), что всё предрешено. И снова першенье в горле то ли от книжной пыли, то ли от простуды... Снова смутно выступали из знойной дали Медеон и стадам голубиным любезная Фисба...

Бессонница, Гомер, тугие паруса.
Я список кораблей прочел до середины...



"Хей, детка, я теперь брюнетка!"
Директор Северус Снейп сидел на своём месте и с тоской наблюдал как Невилл Лонгботомм, декан Гриффиндора и профессор зельеварения, ведёт очередное стадо... то есть будущих учеников школы чародейства и волшебства Хогвартс. Вот уже двадцать сра... долгих лет он находился на посту директора Хогвартса и смерть была для него несбыточной мечтой. В мае 1998 года он попытался умереть, но магия Хогвартса не позволила ему это сделать и теперь он пытался справиться с изжогой.
Среди будущих первокурсников находились последние отпрыски семейки Уизли-Поттеров. Ах нет, у Рональда Уизли и его женушки Грейнджер-Уизли был ещё один отпрыск. И у Поттера ещё дочурка... Да когда же они закончатся! Как будто мало директору Джеймса Сириуса, теперь будет ещё и Альбус Северус. Для Снейпа было глубокой загадкой, что заставило Поттера так назвать своего сына, за что он так его невзлюбил, беднягу, ещё до его рождения.
Тогда, после войны, Снейп всячески избегал Мальчика-Который-Опять-Выжил, хотя тот искренне пытался забыть все разногласия. Но Снейпу он изрядно надоел за предыдущие годы, потому все контакты с Героем Магбритании директор свёл до вежливого минимума.
Тем временем церемония Распределения началась. Шляпа пропела свою новую песню и под однообразные выкрики в стиле: " Аббот Альма Гриффиндор!" директор погрузился в лёгкую дремоту. Дело шло быстро и вот наконец Распределяющую Шляпу надел "Поттер Альбус Северус". В горле у директора Хогвартса внезапно пересохло и он на свою беду отхлебнул из кубка тыквенного сока как раз в тот момент, когда Шляпа крикнула на весь зал: "Слизерин!".
Директор Снейп поперхнулся, разбрызгивая тыквенный сок во все стороны. В наступившей тишине, нет не так, ТИШИНЕ, было слышно как с какого-то стола на пол, громко зазвенев, упала вилка. Все сидели и вытаращив глаза смотрели на мальчика в нелепой шляпе. Тот стащил её с головы и, увидев лица окружающих его людей, нервно хихикнул.
Прокашлявшись, директор зааплодировал. Учителя, окружавшие его, отмерли и подхватили аплодисменты, их примеру последовал слизеринский стол и кто-то из хаффлпаффцев.
Внезапно зазвонил колокол, и звонил он как-то странно, скорее дребезжал. Совсем как... совсем как старый маггловский будильник.
...Профессор Снейп вздрогнул и проснулся в холодном поту. Он подскочил и огляделся. Вроде бы он находился в своей кровати. На всякий случай, он отдёрнул полог и с облегчением увидел свою комнату, за маленьким окном занимался рассвет.
Фуух это был сон... Просто ужасный сон. Профессор, облегчённо вздохнув, откинулся на подушки. Директорство в этом дурдоме, отпрыски Уизли и Поттера... Да ещё на Слизерине... Да ещё с такими именами... Альбус Северус, надо же. Будильник перестал звонить и профессор Снейп встал с постели. Впереди у него был трудный длинный день. И ко всему прочему Зелья у третьего курса Гриффиндора. Кстати о зельях... Глаза профессора сузились при мысли, что Лонгботтом хоть на секунду захочет заниматься зельеварением... Нет уж! Вот этому не бывать! Уж Северус Снейп об этом позаботится...
В это же время в спальне Гриффиндора для мальчиков от непонятного, но очень дурного предчувствия во сне задрожал Невилл Лонгботтом.

"Хей, детка, я теперь брюнетка!"
Когда Финвэ пришёл с предложением брака, Индис собирала цветы в лесу. На обратном пути она решила поиграть в лесную деву и вплела часть цветов в волосы. Была пора ежевики и на пути её было много. Индис не удержалась и съела несколько ягод.
Был час смешения света, когда она и её подруги вышли из леса. Они болтали и смеялись, но в этот час они примолкли.
В этот час Индис всегда думала о Финвэ.
Жизнь её была спокойна и вполне счастливой. Но была в ней лёгкая кислинка, словно у ежевики. Это была её тайная, впрочем всем известная, влюблённость в Финвэ. Со временем лёгкая влюблённость переросла в любовь. Индис понимала, что её любовь так и останется безответной. И лишь в час, когда два света смешивались в один, её охватывала лёгкая грусть о том, что не сбылось и не сбудется никогда, о том как дивно бы смешались бы её золотые волосы с чёрными волосами Финвэ... Но эльфы любят один раз и женятся один раз. Да Мириэль давно скрылась в Мандосе, но это ничего не меняло.
О нет, она не избегала его в смущении, спокойно разговаривала с ним о чём угодно если случалось повстречать. А случалось это в последнее время всё чаще. Порой Индис казалось, что... Нет! Это пустые грёзы, пустое наваждение, приносящее лишь сердечную муку. От неё было и больно, и сладко. Индис старалась теперь в этот сумеречный час не оставаться одной.
Она подняла глаза, чтобы увидеть от чего примолкли подруги. Подняла глаза и обмерла. Перед ней стоял Финвэ. Он стоял перед ней, сжимая в руках букетик из лесных эланоров.
- Здравствуй, Индис, - сказал Финвэ ей и протянул букет.
Индис зачем-то стала вынимать цветы из своей причёски, чтобы вплести новые. Потом спохватилась и тоже произнесла:
- Здравствуй.
Она выжидательно посмотрела на него. Вид у Финвэ был одновременно торжественный и взволнованный. Некоторое время они молчали, потом Финвэ начал издалека, чересчур издалека:
- Индис..., мне сказали что ты гуляешь в лесу. Я решил поговорить... предложить тебе...
Он замолчал, а потом снова начал. Его торжественность таяла на глазах, а волнение усиливалось всё больше. Индис в какой-то момент показалось, что он сейчас уйдёт и схватила за руки.
- Финвэ...
- Индис, ты будешь моей женой? Нет, не так!
Индис бросило в жар при этих словах. Она с трудом верила в то, что слышала. Но всё же эти слова были произнесены и услышаны.
- Я... А как же...
Лицо Финвэ немного омрачилось:
- Мириэль по-прежнему не хочет возвращаться из Мандоса.
Индис при этом неприятно царапнула по душе мысль, что только из-за этого Финвэ и женится. Но она поспешила отогнать эту мысль прочь. Ведь он мог же предложить любой другой свободной эльфийке.
-...А Валар разрешили мне жениться во... повторно.
Да Индис это знала и порой мечтала что вдруг настанет миг и Финвэ позовёт её к себе. И вот этот миг настал! О пусть он остановится навечно этот миг!
- И знай, что ты не замена как ты могла подумать... Я может из-за тебя и решил воспользоваться этим решением... разрешением, - голос Финвэ прервался и он прижал руки Индис к своим губам.
Щёки Индис пылали, да что там щёки, всё лицо. Неловкие эти слова были ей дороже, чем все песни мира взятые. Даже Песни Творения.
Она рисовала себе в воображении, что примет это предложение спокойно и с достоинством. А не падая на Финвэ с криком:
-Да-да-да!
Но получилось как получилось.

В тот миг, когда сияние Тельпериона умалялось, а сияние Лаурелина возрастало, после благословения Валар, воссели Финвэ и Индис во главе пиршественного стола. Ну то есть это был не единственный стол, разумеется. На свадьбу пришли все кто пожелал. Угощения и разнообразного вина было вдоволь. Даже Феанор тут был, видимо, его уговорила Нерданель. Он сидел мрачный, словно сыч - красивая птица, но больно сердитая... Он был единственным тёмным пятном на празднике. Ну ничего. Со временем он смягчится и они будут жить мирно и дружно. В конце концов с Нерданелью Индис уже дружила, и с Феанором тоже поладит. И Валар были с ними.
Индис думала, что время до свадьбы будет тянуться долго, невыносимо долго. Но нет, время это промелькнуло и не заметила Индис как. Столько было надо сделать и подготовить. Отец и мать были конечно ошеломлены и сватовством Финвэ, и согласием Индис. Но увещивать её не пыталис, хотя особенно и не радовались этому союзу. Они конечно были рады за дочь, но будь это кто-нибудь другой, не Финвэ, они явно были бы рады больше.
Но вот они сидели в свете Древ и пировали пока не умалялось сияние Лаурелина, а сияние Тельпериона не возросло и снова не смешались они.
Тогда поднялись Финвэ и Индис из-за стола и, сопуствуемые подбадривающими криками и шутливыми пожеланиями спокойной ночи, удались в свои чертоги. Увы, ноги не держали Индис, наверное не стоило пить так много ежевичного вина. Финвэ подхватил её и понёс прочь. Под свет звёзд.
И вот они остались одни. С их волос посыпались цветы и драгоценные заколки, а с тел спали одежды.... И их чёрные и золотые волосы смешались подобно свету Древ, а тела их сплелись в одно целое. И исчезло всё вокруг. Всё кроме них самих и звёзд.

"Хей, детка, я теперь брюнетка!"
Небо стремительно бледнело и звёзды пропадали одна за одной над тёмными верхушками деревьев. Финдуилас не спалось, она так и просидела рядом со спящим Турином всю ночь. Он спал беспокойно, ворочался, что-то бормотал. Финдуилас то и дело потирала запястья. Они ещё болели от верёвок, которыми её связывали. Она никак не могла прийти в себя, стоило ей начать впадать в то мечтательное забытьё, что заменяет эльфам сон, как перед ней снова появлялось летящее в неё копьё. Нет! Не забыть ей, как её привязали к столбу и стали метать в неё копья. Орк промахнулся. Что и понятно. Когда тебе разрубают голову, глазомер закономерно страдает. Да, она молилась, чтобы Турин пришёл и спас её, звала его. И Турин пришёл. И как пришёл! Примчался и положил примерно половину их врагов, пока не подоспели остальные.
Это он и разрубил голову орку, что метал копьё. Финдуилас тогда была счастлива до головокружения. А потом... После боя...
Когда она увидела сына Хурина в первый раз, его непривычная человеческая красота, его трагичная судьба поразили её в самое сердце. Бедный Гвиндор не имел никаких шансов, хотя судьба его была не менее, а может быть и более трагичная. Но увы, Финдуилас могла предложить ему лишь нежную сестринскую и дружескую привязанность, чего ему было явно недостаточно. Никто прямо её не обвинял в легкомыслии или бессердечии, нет, это было бы невозможно, но всё равно какой-то холодок осуждения нет-нет да проскальзывал во взглядах ли, в словах... А может то были угрызения её совести. В то время Финдуилас с трудом замечала кого-либо ещё. Но это лишь укрепляло чувство Финдуилас к Турину. Его своеволие, его внутренний огонь, что горел несмотря ни на что, влекли её и кружили ей голову.
Но после того боя, он был бледен и шатался от перенапряжения, его волосы склеились от орочьей крови, разбитый шлем криво сидел на голове, одежда его была в пыли и местами порвана. Да весь он был в пыли и крови. Он жадно и неаккуратно пил воду из меха и вода текла по его подбородку и шее. Потом Турин шумно отдувался и вытирался руками. В этот момент любовь Финдуилас не то, чтобы исчезла, но сильно померкла. И теперь она не могла понять, как ей к нему относиться.
Финдуилас отвернулась, по её щекам потекли слёзы. Ну почему, почему она такая? Почему она не может любить так как надо? Как мать и отец друг друга. Хоть за море беги, спрашивать. Она печально погладила Турина по щеке. Одна её слезинка капнула ему на лицо
Турин вздрогнул и проснулся. Он стремительно сел и растёр лицо руками.
- Что такое? Что с тобой, голубка? - ласково спросил он её. Прядь его волос упала ему на щёку.
- Я не знаю, - солгала она ему. А впрочем и не солгала вовсе. Она действительно не знала. Их глаза встретились и Финдуилас поняла, что он хочет её поцеловать.
Вздохнув, она подалась вперёд и уткнулась ему в шею. А люди ведь ещё и стареют. Очень быстро и некрасиво... Она поспешно отогнала эту мысль от себя.
По такой жизни, умереть от старости грозило очень немногим. И уж точно не Турину.
Где-то вдали пропел рог.

"Хей, детка, я теперь брюнетка!"
Навсикая стояла посреди мегарона и наблюдала, чтобы служанки не ленились и убирали как следует. Стоять ей было тяжело, и она отошла к скамье около окна. Да дворец Итаки не шёл ни в какое сравнение с домом её отца, но здесь было по своему уютно и из окон было видно море, хоть и издалека.
Молодая женщина, тихо вздохнула, села на скамью и устремила свой туманный взор вдаль. Отец никогда бы её не выдал сюда, если бы она не настояла, если бы не её маленький секрет... А впрочем не такой уж и маленький...
Спору нет, её муж вполне устраивал Навсикаю. Телемах был красив, благороден, естественно с таким отцом, первый воин Итаки. Видный юноша... Точнее, Навсикая с лёгкой улыбкой погладила свой большой уже округлившийся живот, молодой мужчина, мечта многих женщин и девушек. Он безусловно любил Навсикаю и не только за её богатое приданое, но... Навсикая снова вздохнула и стала смотреть на кусочек моря, что виднелся вдали. Сердце Навсикая томилось по её свёкру.
Ей всегда было немного стыдно перед Телемахом и свекровью, хотя Пенелопу она недолюбливала, та её раздражала. И к вот этой маленькой бесцветной женщине и стремился её, Навсикаи, Одиссей. Нет, в молодости несомненно она была хороша, всё-таки двоюродная сестра той самой Елены, что прозывается ныне Троянской, но не теперь. И не будь её, Навсикая не раздумывая вышла бы замуж за Одиссея, царя или скитальца, ей было неважно. И ни родители, ни все боги, олимпийские или нет, не смогли бы её переубедить, в конце концов она бы просто сбежала с ним. Но Пенелопа была и весьма тепло отнеслась к своей невесте и Навсикае было стыдно перед ней за свои тайные мысли. Немножко.
И на брачном ложе она не могла до конца забыться, всё время приходилось следить, чтобы в момент наслаждения с губ не слетело запретное имя. Телемах что-то чувствовал и однажды прямо спросил не лежит ли на её сердце кто другой, чем сильно её перепугал. Она тогда расплакалась с облегчением и призналась. Да так всё и есть, но тот человек далеко и никак не может побеспокоить их семейное благополучие. Телемаха это понятное дело не обрадовало, но когда она отказалась назвать имя, не настаивал. Почти месяц они не разговаривали ни о чём кроме насущных дел и спали раздельно. И Навсикая с удивлением обнаружила, что скучает и по их вечерним беседам, и по ночным объятиям.
Тем более, что Одиссей действительно был далеко, за убийство женихов, старейшины Итаки изгнали его на три года. Они хотели его изгнать бессрочно, но уцелевшие дары отца Навсикаи смягчили их сердца. Справив свадьбу сына и Навсикаи, Одиссей отправился в новое изгнание. И вот прошло почти половина срока и он превратился из живого человека в некий туманный образ, в призрака, что мимолётно является в памяти в разгар дня. Иногда Навсикаю просто разрывало от любопытства, ей очень хотелось расспросить свекровь, кого же она ждала все эти долгие годы разлуки: бледный образ, некоего воображаемого Одиссея или человека, которого она знала, мужчину из плоти и крови, у которого такие сильные мозолистые руки, такие горячие губы... Но у них, конечно, с Пенелопой были тёплые отношения, но не до такой степени, чтобы можно было делиться такими переживаниями. Тайная страсть Навсикаи очень мешало их сближению.
Что и говорить, Навсикая знала, знала какие у Одиссея руки и губы. И всё остальное. Тогда на берегу, она его испугалась и было чему пугаться, если честно. Но потом во дворце... Когда она увидела его чистым и отдохнувшим... Нет, она боролась с собой, она же была царской дочерью и воспитанной в строгости, хоть и не такой большой как здесь на Итаке и других островах, но всё-таки одной бессонной ветреной ночью...
Навсикая бродила по дворцу, томясь от своего внезапного одиночества и своей влюблённости, и наткнулась где-то во внутреннем дворе на Одиссея. Он тоже не спал, от него пахло вином. Навсикая поняла, что это знак. Для вида она молилась Афродите об избавлении от своего непрошенного чувства, но в сердце своём она молилась совершенно об другом. Об ответной страсти, хотя бы о поцелуе, хотя кого ей было обманывать.
Они обошлись почти без слов. Она бросилась ему на шею. Он отстранил её и спросил её:
-Того ли ты хочешь?
-Да, да! - воскликнула Навсикая и снова приникла к нему.
-Тише, тише, тише ты... - прошептал Одиссей, увлекая её куда-то в темноту...
Последствия не заставили себя ждать. Почти год Навсикая провела практически в заточении, пока её мать изображала позднюю беременность. Сей карнавал был совершенно бессмысленен, все всё прекрасно понимали, но приличия соблюдать пришлось. Ох, не подарки и корабль получил бы Одиссей от царя феаков, узнай тот о той самой ночи, но он не узнал. К тому же он получил долгожданного наследника, что несколько его смягчило.
А Навсикая получила лишь разбитое сердце, страх перед брачной ночью ибо знала вся Схерия и все феаки, но не чужаки. Но нет, она ни о чём не жалела и сбежала бы, позови Одиссей её с собой, нашла бы способ, но он не позвал... Ну а потом с Итаки пришло предложение о браке и отец после недолгих колебаний согласился.
Однажды ей приснилось, что она делит ложе с Одиссеем и Телемахом одновременно. И ей было так хорошо, её это так распалило, что она не помня себя ввалилась в комнату, где спал её муж, прогнала рабыню, с которой тот делил ложе и разбудила его. Для примирения так сказать. Телемах был сонный и не сопротивлялся.
Навсикая погладила свой живот, в нём теперь находился плод той странной безумной ночи.
У входа в мегарон раздался какой-то шум. Очнувшись, Навсикая увидела мужа и каких-то двух мужчин. Она испуганно вскочила со своего места. Она была без покрывала в одном нижнем хитоне, ибо было жарко.
Телемах быстро подошёл к жене, заслоняя её от своих спутников.
-Ты что тут делаешь? - спросил он её грубовато.
-Я..., я... - Она растерянно посмотрела на него. Солнце падало на него сбоку, и то ли от своих воспоминаний, то ли от того как был похож Телемах на своего отца в это момент, но Навсикая совсем рамякла и разрыдалась, впервые не найдя слов. Телемах прижал её к себе и растерянно оглянулся на своих спутников.
-Ничего мы подождём, - сказал один из них. - Мы понимаем.
Они вышли. А Навсикая тяжело обессиленно дышала, уткнувшись мужу в грудь и думала, как она им завидовала. Вот она совершенно не понимала как ей быть. А ведь однажды вернётся Одиссей... В том числе и к ней.

"Хей, детка, я теперь брюнетка!"
Учёные всего мира пристально изучают "феномен золотого яйца". Этот феномен состоит в том, что иногда домашняя птица несёт яйца с золотой скорлупой. В нашей стране такое встречается среди домашних куриц (вид лат. Gallus gallus, подвид Gallus gallus domesticus, иногда — Gallus domesticus), причём особи с пёстрым окрасом перьев несут такие яйца гораздо чаще, чем особи с другим окрасом перьев. Что в научно-популярной литературе даже породило термин "синдром курочки Рябы", в честь первого зафиксированного случая. Но термин научно некорректен и в серьёзной литературе не употребляется.
В западных странах такие случаи были зафиксированы у домашних гусей (domesticus anser), особенно этим славится Эмденская порода гусей (Ланкашир Великобритания). Опять же по имени первой гусыни, что снесла золотое яйцо, в научно-популярной литературе, да и в серьёзной литературе того времени (XVIII-начало XIX в.в.) такое явление называлось "феномен Матушки Гусыни", но со временем от этого термина отказались.
До открытия и внедрения в научный метод генетики был возможен только метод наблюдения за золотоносными особями. Кроме того предпринимались попытки селекции с целью повышения процента золотых яиц в кладке. Особенно полной работой на этот счёт является работа немецкого учёного А. Д. Мюллера "Прикладная методология селекции золотоносных гусей и другой домашней птицы" в пятнадцати томах.
К концу XIX века однако интерес к золотоносными птицам угас, поскольку все попытки селекции провалились, численность птиц, способных нести золотые яйца, не только не увеличилась, а даже наоборот уменьшилась.
Бурные события XX века поставили крест на каких-либо исследованиях в этой области и лишь в последнее время интерес к этому феномену возрастает и есть надежда на прорыв в этой области.

"Хей, детка, я теперь брюнетка!"
Капитан, капитан, улыбнитесь...
В жизни каждого мужчины наступает тот момент, когда вольная жизнь кажется не такой уж вольной и уже тянет остепениться, завести хозяйство и осесть на берегу. Настал такой момент и у бравого капитана, можно сказать морского волка, по прозвищу Армадилло, что означает броненосец. Сие прозвище он получил, когда завёл себе преоригинального питомца, собственно броненосца. Увы, питомец оказался не приспособлен к вольной морской жизни и вскоре опочил, чем безмерно огорчил своего хозяина. На память осталось прозвище и искусно сделанное чучело.
И так капитан Армадилло жил себе и не тужил, но однажды на приёме в приличном доме, на котором капитан оказался случайно, он встретил Её. Увы, девица была из приличных, а у капитана Армадилло было мало опыта общения с приличными дамами и девицами.
Наш бравый капитан в свою очередь приглянулся и девице. И они даже немного поговорили, под присмотром разумеется. И капитан принялся ухаживать за девицей. И через некоторое время понял, что влюбился. И что её родители вполне к нему благосклонны.
Но отнюдь не благосклонность родителей волновалась капитана Армадилло. Однако избранница его сердца хоть и принимала его пылкие ухаживания и признания в любви, но сама была с ним довольно сдержанно в своих чувствах. Проистекала её сдержанность из робости или же из холодности её сердца, капитану было неизвестно. Вернее, он страшился узнать. Но вот приближалось время, когда кораблям нужно было уходить в моря, да и отец избранницы капитана уже заговаривал обиняками об его, капитана, намерениях. И капитан Армадилло понял, что пора, пора прояснить этот роковой для него вопрос.
Он хотел отложить решение столь волнующего вопроса до своего возвращения из плавания, но укорящий взгляд чучела Сэмми остановил его и он решился. Он оделся в самый свой лучший костюм, купил букетик фиалок и отправился на решающее свидание. Ведь в конце концов, только смелым покоряются моря и женские сердца.

"Хей, детка, я теперь брюнетка!"
Как жаль, что нам не быть вдвоём
Год и месяц прошёл с момента нашего расставания. Целый год ада и целый месяц... Нет, последний месяц дался мне гораздо легче. Я стала засыпать без снотворного. А вот весь предыдущий год был сплошным кошмаром, хорошо, что я его не помню. Просто ощущаю как мутный, вязкий кошмар, от которого не проснуться никак.
Но самое ужасное, что я по-прежнему его люблю. Хотя встречались мы всего несколько месяцев. Не могу точно сказать сколько. О какое это было чувство! Я купалась в нём как в тёплом море. Всё вокруг стало ярче, чётче..., осмысленее. Но как оказалось, только для меня.
Вернее, не знаю. Он..., он неплохой человек. Нет, я не хочу, не готова о нём говорить, извините. Но он мой человек, он..., я не знаю как это описать. О боже, я сейчас говорю и он перед моими глазами как живой. Наверное я ему надоела. Мы встречались почти полтора года и мне казалось всё шло как надо. Я уже начала мечтать о свадьбе, семье, как мы вместе готовим обед...
Какой же для меня был шок, когда он предложил расстаться. До сих пор... Но как я могла расстаться с ним. Ведь больше у меня не было никого кто так настолько..., так полно... Но я для него была никем.
Признаться, я вела себя как последняя дура. .., умоляла его остаться. Но он ушёл и я осталась одна в темноте и пустоте. Нет, у меня есть какие-то подруги, родственники. Но лучше бы их не было..., то другая история.
Весь этот год, каждый день этого года я умирала и умирала. Моя любовь умирала. Но так и не умерла. Так и не прошла. Я не давала ей пройти. Я вспоминала и вспоминала, куда-то делись подруги, куда-то пропала родня. Я этого не замечала. Я уже не помню жизни до встречи с ним. И я боюсь потерять эти воспоминания, эту тоску. Без них у меня останется только одно.
Пустота.

"Хей, детка, я теперь брюнетка!"
Легион уходит вдаль
Они шли с самого утра и будут идти до самого вечера. Шли гастаты, шли принципы, шли триарии. Шли велиты, шли ауксиларии. Шли знаменосцы в своих звериных шкурах, в них было душно и жарко, но шкуры эти с них снять было возможно только с кожей, над ними плыли знамёна легионов, самое дороге, что может быть у воинов. Солнце ярко сверкало на наконечниках копий, блестело на доспехах и шлемах. Легионерам было нелегко шагать по жаре, то тут, то там виделись потные лица под шлемами и раскрытые рты, но они привыкли, привыкли к жаре, привыкли к долгим перехода, к боям и ранениями. Многие не представляли себе уже жизни без этих тягот. И они всё шагали и шагали. Раз-два-три, левой-правой, левой-правой. Они шагали по Ливии и пыль выбивалась из-по их калиг. Левой-правой, левой-правой. Раз-два-три.
Грохотали повозки обоза и снова шагали легионеры. Многие из них помнили только эту войну, выросли во время войны, были ровесниками этой войны. Некоторые из них даже помнили как эта война началась, что было перед этой войной. Но все они уже успели побывать в битвах, закалиться в их пламени. И вот они шагали по ливийской земле и пыль выбивалась из-под их калиг. Левой-правой, левой-правой. Раз-два-три.
Чуть вдали пылила знаменитая римская конница. Шагали союзные войска. Там, на не такой уж далёкой родине, всего лишь море переплыть, они были латинами, этрусками, самнитами, пиценами и даже греками. Но здесь на ливийской земле это не имело никакого значения, здесь этого не знали, да и неважно это было. Здесь они все были римлянами. И он шагали также как и римляне. Левой, левой, левой-правой, левой-правой, раз-два-три. Они шагали по ливийской земле и пыль выбивалась из-под их калиг.
Они шагали и шагали, центурионы, декурионы, трибуны, деканы, опционы, тессаририи, примипилы, нынешние и будущие. Они шагали и исчезли в солнечно-пыльной дали. Так будут шагать их сыновья, внуки и правнуки. Левой, левой, раз-два-три. Они будут шагать и шагать по, отныне и навеки, африканской земле и пыль будет выбиваться из-под их калиг.
Война шла уж почти семнадцать лет. Почти семнадцать лет безжалостный и жестокий враг топтал их родную землю, разорял их дома и убивал их близких. Все превозносили его ум, его хитрость, его талант. Он вдребезги разбивал римские легионы, он даже дерзнул подойти к стенам Города, но не помогли ему ни ум, ни хитрость, ни талант. Рим снова и снова собирал свои бесконечные легионы и вовек их никому не сломить! Богиня Победа, Виктория, принадлежала римлянам и дарила своей благосклонностью только их. Отныне и вовек. Они твёрдо в это верили.
Да, война длилась уж семнадцать лет и легионы Публия Корнелия Сципиона шагали к Заме, дабы положить ей конец. Левой-правой, левой-правой, раз-два-три. Они шагали по Африке и пыль выбивалась из-под их калиг...

"Хей, детка, я теперь брюнетка!"
Я всё забыл, я всё забыл
Уже стемнело, а я всё сижу на этом холме. Я весь в крови, но кровь это не моя. Но чья? Я не знаю, я всё забыл.
Рядом со мной лежит окровавленный нож-мачете. Видимо им я и убивал. Но кого? Зачем? Не помню. И при любых попытках вспомнить дико болит голова. Я достаю из рюкзака бутылку с водой и пью, потом умываюсь.
Подул ветер и словно принёс мне обрывки, всего лишь обрывки, воспоминаний.
Кричала какая-то женщина или даже женщины, звенела сталь о кость. Я кого-то рубил? Да рубил. И помню ярость, самозабвенную ослепляющую ярость. Я хотел убивать и я убивал. Но кого? Зачем? Не помню, хоть, ха-ха, убей. Что-то личное? Определённо. Но что именно?
Ветер стих, над водой внизу стелится туман. Надо же не знал, что он бывает и ночью. А ночь длинна, может я вспомню до рассвета, кого я убивал? Почему-то мне это кажется важным. Но ветер стих и вместе с ним исчезли воспоминания. Может заснуть и увидеть во сне подсказку? Не спится и вообще довольно хреново, холодно. Ещё бы в мокрой одежде. Вот это была бойня! Провожу рукой по куртке, но так и не могу определить, она мокрая от воды или от крови. Пахнет чем-то кислым. Рвота. Кажется я блевал потом.
Перед глазами мелькает чьё-то белое испуганное лицо, кажется его владелец только в этот миг сообразил, что я всерьёз его намерен убить. Вместе с воспоминанием вспыхнула радость и злорадство. Я наслаждался этим вспоминанием. Наконец-то я убил этого гада, этого подонка. Как визжала в истерике эта его шлюха, я вспомнил её красное зарёванное лицо. Как она бросилась на меня, выставив свои когти. Я её тоже убил. Ударил мачете поперёк её лица и она сразу заткнулась. Или не её, не помню. Помню там были ещё люди. Я их тоже убил. Наверное, чтобы не оставлять свидетелей. Не помню, я всё забыл, я всё забыл.
А может этого и не было? Может я нажрался до беспамятства и все эти убийства мне привиделись в пьяном бреду? Но откуда кровь и что за мачете рядом со мной. Чёрт, я даже имени своего не помню, как можно так напиться, а?
Нет-нет, я не пьян, я просто съехал с катушек. Интересно только когда. Когда убивал или ещё до этого? Не знаю, не знаю. И вообще кому я всё это рассказываю? Луне, что ли? Неважно. Важно, чтобы вернулся ветер и принёс мне мои воспоминания.
И ветер вернулся.

"Хей, детка, я теперь брюнетка!"
Flying high, high, I'm a bird in the sky
Она всегда мечтала летать прямо как птица, не в самолёте, а вот так, раскинув руки-крылья, парить в солнечной слепящей синеве. Но всегда что-то мешало. То собственная лень, то неуверенность в себе. Эту неуверенность подогревали вольно или невольно и окружающие, стоило ей хоть раз обмолвиться кому-нибудь сразу начиналось. Мать так вообще закатила истерику в стиле "а вдруг ты разобьёшься". Кто-то сразу фыркал: " Да куда тебе". Правда обычно спохватывался "Это ведь дорого. Наверное" . А кто-то и не спохватывался. Сразу начинались глупые шутки и цитирование классиков типа: "Отчего люди не летают?" или про глупого пингвина, который своё жирное тело в скалах прячет. Последнее было особенно обидно, ростом и фигурой она действительно напоминала пингвина. Тоже вроде птица, тоже ловкая и сильная да только не летала.
И стоя у зеркала, отражение в котором откровенно не радовало, она думала: "И правда, куда мне?" Сразу вспоминался Икар, Дедал, что характерно, не вспоминался... Ну куда ей до Дедала.
Оставалось лишь смотреть передачи про птиц, да соревнования по дельтопланеризму и прочему. Да летать над абстрактными горами во снах, но сны такие ей снились всё реже и всё меньше было ей радости в них, ведь просыпалась она не орлицей, а всё тем же глупым пингвином. Впрочем тяга осталась и иногда она гуглила цены. Что и говорить занятия стоили недешёво, очень недешёво. Вот и ещё одна причина, чтобы не летать и тяга к небу утихала до следующего раза.
Но однажды... Родители продали квартиру и переехали за город, поскольку она тоже имела долю, то и ей перепала приличная, очень приличная денежка. Квартира-то была большая, практически в центре города. И её так сказать бойфренд, мужик, сожитель короче сразу же попросил у неё в долг почти всю сумму.
- Ты же знаешь меня, я верну, - ласково сказал он ей, улыбаясь.
- Да знаю, поэтому не дам ни копейки, - твёрдо сказала она в ответ. Она конечно собиралась пустить деньги на ветер, но куда более приятным для себя способом.
Но он не отступился. За те три недели уговоров, ласковых и не очень, шантажа и даже угроз, были, были мгновения, когда она изнемогая, была готова сдаться, но она напоминала себе про небо и мечту. Ещё ей помогло то, что она его не особенно и любила, ну любила это громко, очень громко было сказано. Сошлась она с ним скорее от безысходности, "шоб было". А в последнее время он её ещё и раздражать начал, но бросать его было жалко. Она вообще не любила выбрасывать старые вещи, старых людей из своей жизни, да и не умела. Наверное зря. Первым не выдержал он.
- Да кому ты нужна! С деньгами или без! - выкрикнул он злобно однажды и, громко хлопнув дверью, ушёл в ночь глухую.
Он видимо ждал, что она бросится за ним, но она уже гуглила ближайшую к её городу школу экстремальных видов спорта. И есть ли там занятия по дельтопланеризму. Посвящать всю свою жизнь ему она не собиралась, но парочку кругов над ближайшим лесопарком или где они эти полёты проводятся, она всё же заслужила. Теперь бы ещё не струсить...
Она зря боялась выглядеть белой вороной или белым пингвином, в той школе, куда она всё же обратилась, были люди разной комплекции и физической подготовки, некоторым даже прямо отказали. А вот она прошла, правда еле-еле. И она даже дала себе слово начать новую жизнь, полную физической активности и спортивных залов.
И вот после нескольких занятий и даже полётов с инструктором, ей всё же доверили в одиночку совершить полёт на дельтоплане. Сказать, что ей было страшно, ничего не сказать. Накануне она почти не спала и боялась, боялась. Боялась, что всё забудет, струсить, высоты, что упадёт и разобьётся... Но по мере того как дельтоплан набирал высоту, а её ноги отрывались от земли, страх уходил, уступая место чистейшему восторгу, она даже на мгновение закрыла глаза и представила, что летит над горами. А в её голове гремела победно песня:
... High, high,
I'm bird in the sky!