"Хей, детка, я теперь брюнетка!"
Дядя Неви..., то есть профессор Лонгботтом ободряюще улыбнулся Альбусу, когда тот сел на стул, и надел на мальчика Шляпу.
- Так-так, - прошептала Шляпа, - опять Поттер и опять такая замечательная двойственность. Пылкость и храбрость с одной стороны, а с другой стороны немалое честолюбие и желание выделиться, всё-таки средний ребёнок... Думай мальчик, думай быстрей... Слизерин или Хаффл... Прости. Слизерин или Гриффиндор?
Лицо Альбуса Северуса пылало. Ему было жарко и душно. Нестерпимо хотелось сбросить Шляпу и удрать. Но это был бы позор и трусость.
В голове промелькнуло "Самый смелый человек на свете, которого я знал...", безобразная сцена в поезде с участием Скорпиуса Малфоя и гриффиндорцев-второкурсников... Хорошо Джейми там не было...
- Слизерин, - прошептал Альбус Шляпе.
- Ну как скажешь, - прошептала Шляпа в ответ и выкрикнула на весь Большой Зал:
- Слизерин!
Что тут началось... Впрочем, Альбус воспринимал всё довольно смазано. Перед глазами мелькнул потрясённый профессор Лонгботтом, дядя Невилл, который поспешно зааплодировал, поймав взгляд Альбуса. Чьи-то изумлённые лица и раскрытые рты. Кто-то истерически орал: "Каждому Дому по Уизли!". Альбус Северус неловко слез со стула, он был ошеломлён и несколько дезориентирован. Чьи-то руки заботливо развернули его в сторону стола Слизерина. Слизеринцы после некоторой заминки повскакали со своих мест. Девочки и младшекурсники хлопали и улыбались. Некоторые старшекурсники хлопали друг друга по ладоням, кто-то свистел. Малфой и какая-то темноволосая девочка отодвигались, освобождая место Альбусу.
Когда Альбус подошёл к столу, на него налетел какой-то парень и с безумным блеском в глазах жарко зашептал:
- Поттер, как у тебя с квиддичем, а?!
- Уймись, маньяк! Первокурсникам всё равно нельзя в команду.
- Но это же Поттер... - заныл парень, но унялся.
За слизеринским столом все более или менее все успокоились, и Альбус уселся рядом со Скорпиусом Малфоем и Дженной Флэнаган, той самой тёмноволосой девочкой.
А между тем гвалт в Большом Зале только нарастал. Церемо-ния распределения оказалась практически сорванной. Директору пришлось наколдовать небольшой прохладный дождь и применить Сонорус, чтобы успокоить разбушевавшихся учеников. Дальнейшее распределение прошло относительно гладко. Роуз Шляпа отправила правда на Рейвенкло, но это мало кого удивило. Ведь она же дочь самой Гермионы Грейнджер. Только близкие родственники знали какой оторвой дочь Рона Уизли и племянница Джорджа Уизли могла порой быть.
"И, правда, каждому Дому по Уизли" - хихикнул про себя Альбус.
Потом после поздравления с началом нового учебного года и краткого изложения правил поведения в Хогвартсе настал сладостный момент ужина. У Альбуса от всего пережитого разыгрался чудовищный аппетит. К тому же еда отвлекла всё внимание от него. Но вот пришла пора первокурсникам расходиться по гостиным. И тогда все снова стали таращиться на Альбуса как будто... как будто у него рога выросли внезапно, или он позеленел.
"Вот уж выделился, так выделился" - подумал Альбус, вспоми-ная слова Шляпы.
Когда они проходили мимо гриффиндорского стола, из-за него выскочил Джеймс и подбежал к брату. Вид у него был ошеломлённый и растерянный, даже несчастный. Альбуса даже кольнуло чувство вины. Ведь теперь они на раз... не вместе. Только сейчас к Альбусу пришло это осознание. Оно было пугающим.
Некоторое время братья шли вместе позади всех слизеринцев.
- Ты это из-за меня, да? - спросил Джейми. - Из-за того, что я дразнил тебя, да?
Альбус поспешно замотал головой:
- Нет, что ты...
- А почему тогда?
- Не знаю...
Это звучало глупо, по-детски, но Альбус и сам теперь не знал почему. В голове всё жужжало и гудело. Первоначальное возбужде-ние спало и теперь мальчика неудержимо тянуло в сон.
Некоторое время они шли молча, держась за руки. Первокурс-ники, возглавляемые старостами, теперь спускались куда-то вниз. Стало гораздо прохладнее, потянуло сквозняком. Староста Слизерина обернулся и спросил с лёгкой насмешкой:
- Эй, Поттер. Джеймс Поттер, - уточнил он, когда братья одно-временно вскинули на него глаза. - Ты тоже хочешь к нам в Слизерин?
Послышались смешки. Альбусу стало обидно и неловко одно-временно. Джейми смутился. Он отнял руку у брата:
- Ладно, пока, Ал. Встретимся завтра утром.
Он развернулся и побежал. Коридор был хорошо освещён, но староста, смутивший братьев, крикнул вслед:
- Эй! Стой, провожу!
Джеймс обернулся:
- Не надо! У меня карта!
Он подмигнул Альбусу, который мгновенно понял, что за Карта и ухмыльнулся брату вслед.
"Карта у Джейми, а Мантия должна быть моей".
Пароль он естественно прослушал.
Несмотря на общую сонливость, ночь Альбус провёл беспокойную. Ему снилась какая-то ерунда про хроновороты, путешествия во времени и дочь Волдеморта. И он то и дело просыпался. А ещё в этих снах все были так им недовольны за поступление в Слизерин и дружбу с Малфоем...
В общем, сморило его только на рассвете и поспать удалось мало.
Завтрак он ждал с трепетом и страхом. Но тот прошел относительно мирно. Никто даже не пялился особо. Все были слишком голодными и сонными.
А потом раздали расписание, пошли уроки… Семейная сова прилетела к вечернему чаю. И принесла она громовещатель. Сердце у Альбуса ёкнуло, к горлу подкатил комок. Вспомнились сны и давние страхи.
Между тем громовещатель пыхнул и голосом отца сказал:
" Альбус Северус! Поздравляю тебя с началом учебного года и распределением на Слизерин. Надеюсь ты там прижи... эээ у тебя будет всё хорошо. И появятся новые друзья. Мы с мамой тебя любим и целуем. Да спасибо за то письмо, что ты нам так и не... Целуем. Твои родители.
P.S.: Не забудь навестить Хагрида"
Громовещатель пыхнул и сгорел. Альбус совсем приуныл.
- Ну вот зачем он так? Мог написать и обычное письмо, - сказал он расстроено, поглаживая Селесту, семейную сову, и скармливая ей печенье, - и так внимания много...
Он не обращался ни к кому конкретно, но неожиданно ему ответили.
- Ну, может он хотел показать всем, что не против того, что ты с нами, - сказал Скорпиус Малфой и протянул Альбусу тыквенное печенье. - Будешь?
- Ага. Здорово, правда, что первым уроком у нас История ма-гии?
- Ага.
- А кто такой Хагрид? - неожиданно спросила Дженна, сидящая рядом
- Увидишь. В пятницу. Ты пойдёшь со мной?
- Я же просто... Пойду.
Альбус, повернувшись, спросил Скорпиуса:
- А ты пойдёшь со мной?
Скорпиус после некоторого раздумья кивнул:
- Пойду.
Большой зал вдруг окрасился в тёплые вечерние тона. Альбус улыбнулся идущему к нему от гриффиндорского стола брату. Все его тревоги растаяли как дым. Кончается первый день его пребывания в Хогвартсе, а у него уже есть если не друзья, то приятели. То ли ещё будет!
Жизнь определённо налаживалась.

Невилл сразу после ужина поспешил к себе в кабинет, а потом в совятню. Надо было предупредить Гарри как можно скорее. Невилл уже представлял какую шумиху вызовет распределение сына самого Гарри Поттера в Слизерин, это гнездилище тёмных магов. Да нескоро ещё маги Британии забудут, что именно слизеринцами были и Волдеморт и большинство его сторонников. И после победы над ним все слизеринцы подверглись своеобразному остракизму. Точнее дискриминации. Разумеется уцелевшие Пожиратели, кроме Малфоев, и их наиболее одиозные сторонники вроде Амбридж оказались за решеткой. Но более молодые вроде той же Буллстроуд или Нотта-младшего остались на свободе. Их не изгоняли, палочек не отнимали, но всё равно давали понять - им никто не рад. Многие из них уехали из страны.
Сам Невилл не питал особой приязни к слизеринцам. Всякий раз сталкиваясь летом в Косом переулке с Малфоем или Дафной Гринграсс, он вспоминал "отработки у Кэрроу", вообще весь тот незабываемый год. Впрочем со временем он научился просто сухо кивать при встрече и, получив такой же сухой кивок в ответ, идти дальше.
Но... Но! Он не распространял свою неприязнь на новых слизеринцев, своих учеников. Старался не распространять. И ему не нравилось, что в Хогвартсе, в обществе тоже, но в школе особенно, очень распространён взгляд на всех учеников из Слизерина как на априори тёмных магов и новых Пожирателей смерти. Честолюбие и изворотливость свойствены не только тёмным магам. Но Невилл уже отчаялся это внушить своим ученикам.
Это было ещё потому сложно, что многие преподаватели казалось разделяли господствующие взгляды в обществе. Невилла очень это тревожило. Он очень хотел заниматься своими любимыми растениями, учить детей - это и в самом деле оказалось его призванием... В общем жить спокойно. Но всё же он не мог закрывать глаза на происходящее. Не видеть происходящего вокруг.
Он видел, например, что такое холодное отношение заставляеь слизеринцев замыкаться внутри своего Дома, чувствовать себя обиженными, но в то же время особенными. Уж не это ли сочетание сделало Волдеморта Волдемортом?... В любом случае ничего хорошего это не сулило.
Разумеется Невилл увидел это и осознал не сразу. Не раз и не два он ловил во взглядах своих учеников-слизеринцев некий вызов, один раз его даже попробовали спровоцировать как учителя. Собственно после того случая он и задумался о текущем положении вещей.
Невилл дошёл до совятни и вручил письмо своей личной сове. Она как раз собиралась улетать на охоту. Сова недовольно ухнула, но письмо взяла. Невилл некоторое время постоял у широкого окна и смотрел вдаль.
А теперь в этот кипящий котёл с закрытой крышкой попал Альбус Северус, Ал. Доверчивый ранимый мальчишка... Впрочем в отличие от прямодушного старшего брата Альбус был всё же с хитринкой. Может ещё и приживётся на Слизерине? Но то, что придётся ему несладко это было точно. Может быть также трудно как его отцу в своё время, а может ещё труднее... Гарри ведь выдержал испытание славой... повышенным вниманием к себе. А его сын?...
Невилл широко зевнул и потёр горящие от усталости глаза. Он сделал что мог, а теперь нужно было идти спать. Завтра... уже сегодня начинались занятия...

Гарри лежал в постели и перебирал события прошедшего дня. Эта привычка появилась у него после того как он получил первое повышение. Но думал он не о работе и даже не о разговоре с сыном. Он думал о своих отнощениях с Джинни и о своих друзьях.
После того как они проводили детей в Хогвартс Джинни вдруг пригласила брата и его семью в гости. Рон и Гермиона согласились. Виделись они теперь редко и общались как-то на бегу. Ну да, ну да взрослая жизнь, у всех разные дела... И всё же Гарри неожиданно показалось, что они как-то отдалились друг от друга. Нет, не может быть. Он перевернулся на бок и коснулся волос жены, разметавшихся по подушке. Нет, не отдалились они. Просто... Гарри снова лёг на спину. Просто стало привычно. Привычно, что всегда рядом и Джинни, и друзья... А то, что привычно обычно не ценишь слишком сильно...
И вот вечером они все вчетвером собрались за одним столом. Сначала обстановка была слегка натянутой, хотя с чего бы. Но потом стали вспоминать школьные проделки, старых учителей... Кажется для Лили и Хьюго, которые тоже немного посидели с ними, стало открытием, что их родители тоже были школьниками и в их жизни находилось место не только борьбе с Волдемортом.
А в самом деле вдруг подумал Гарри, а почему они не рассказывали детям про школьные годы?
"Да кто бы ещё слушал" - хмыкнул он про себя, вспомнив сыновей. Заводилой был конечно же Джейми, так и Альбус не отставал.
Интересно не разнесут ли они башню Гриффиндора за время обучения? Гарри говорил сыну правду: он всё равно любил бы сына, куда бы он ни попал. Но всё же ему было бы приятно, если бы Альбус распределился в Гриффиндор. Настоящая преемственность поколений...
Гарри уже почти погрузился в сладостную дрёму, перед ним уже возникла целая шеренга Поттеров-потомственных гриффиндорцев, уходящая куда-то вдаль, когда он услышал стук совиного клюва о стекло.
Сначала Гарри решил, что ему послышалось, но стук становился громче и настойчивей. Рядом сонно зашевелилась Джинни. Ругаясь про себя, Гарри зажёг ночник и пошёл к окну. Он был несколько оза-дачен. Селеста, их сова возвращалась только под утро, в аврорате пользовались своими видами связи. К министерству Гарри никакого отношения не имел...
Увидев за окном сову Невилла, Гарри забеспокоился всерьёз. Что-то с детьми?
Он впустил сову, налил ей воды в поилку Селесты, накрошил печенье. Только после этого, Гарри взялся за письмо.
Прочитав письмо, Гарри не выдержал и негромко рассмеялся. Разбуженная его вознёй и стуком оконной рамы, Джинни привстала на постели и поинтересовалась, что тут происходит
- Это от Невилла. Про Альбуса и Роуз.
- А почему совой, а не камином?
- Не знаю, может забыл. Только... Альбус в Слизерине, а Роуз в Рей-венкло.
Джинни снова начал одолевать сон.
- Вот как? А я тебе говорила - не надо называть сына Северусом.
Сказав это, она перевернулась на бок и заснула.
Наутро она была не столь остроумна, а скорее озадачена.
- Как же так Гарри? - спросила она за завтраком.
Джинни уже была одета и допивала кофе.
- Наверное это семейное, - ответил Гарри и подошёл к окну. Он ото-двинул осторожно штору. На улице было пока тихо.
- Ты имеешь в виду мою прабабку Цедреллу? спросила Джинни и от-пила кофе.
- Нет, я не рассказывал, наверное зря... Но Шляпа хотела отправить меня на Слизерин. Не знаю почему, может почувствовала во мне крестраж Волдеморта, но факт есть факт.
- Надо же какие подробности всплывают на пятнадцатом году брака, - озадаченно протянула Джинни. - А Альбус выбрал Слизерин.
- Да. И мы должны как-то его поддержать.
- Давай напишем письмо. Тем более, - Джинни взглянула на часы, - пора на работу.
- Да-да, ты иди... Послушай, а ты не знаешь как делать громовеща-тель?
- Что? Гарри нет! - Джинни встревожилась. - Алу и так достанется много внимания. Вспомни себя в школе!
- Именно поэтому! Пусть все знают, что я поддерживаю сына!
- Всё равно, это плохая идея! Дай интервью Придире! Пророку! Ведьмину очагу! Квиддичному обозрению!
Некоторое время Гарри и Джинни мерялись взглядами. Этот молчаливый поединок прервало громкое шипение в камине и голос Рона:
- Эй есть кто дома? Вы уже знаете, что Альбус...
- Да мы знаем, Рон, - хором ответили Гарри и Джинни.
- Откуда?
- Невилл ещё ночью прислал письмо. А ты-то откуда знаешь?
- Мне Роуз написала, только-только сова прилетела. И что мы будем делать?
Гарри устало провёл рукой по волосам. Он подошёл к камину побли-же, а Джинни тем временем переправляла грязную посуду в раковину.
- Ничего, Рон... Мы просто оставим Альбуса в покое.
- Но ведь... Эх, не надо было тебе называть сына ещё и Северусом.
Гарри закивал:
-Да-да, конечно. Вы сейчас не в Норе случаем? Мне нужно поговорить с...
Джинни за его спиной страдальчески застонала. Видимо идея с громовещателем крепко засела в голове её мужа. Какой тут может быть Слизерин!..
- Нет, почему мы должны быть в Норе? Подожди тут с тобой хочет поговорить Гермиона.
Ничего нового Гермиона Гарри не сказала и вскоре все разошлись по своим делам.
С утра была текучка, множество бумажных дел и утренняя идея с громовещателем выветрилась у него из головы. Но в обеденный перерыв, Гарри снова вспомнил о ней и воспользовавшись моментом аппарировал к Норе. Интервью это интервью. Хотя если честно он уже начал сомневаться в этой идее, но он вспомнил свои школьные годы. И решил, пусть все знают - Гарри Поттер не отвернётся от сына, даже если он в Слизерине.
И вообще эти страсти вокруг этого Дома уже начинали его раздра-жать.

Утром в пятницу, спеша на гербологию, Альбус подумал, что приглашать Скорпиуса и Дженну к Хагриду было плохой идеей. Он попытался представить своих сокурсников в хижине Хагрида и не мог. Но и как им сказать, что всё отменяется он тоже не мог. Впрочем Дженна явно не горела желанием идти.
- Альбус! Куда ты так спешишь? - а вот и сама Дженна.
- На урок куда ещё, - ответил Альбус и остановился.
Дженна тоже остановилась и замявшись сказала:
- Послушай, Ал, насчёт сегодня.... Я наверное не смогу пойти с тобой.
- Почему? - это было непоследовательно, но Альбус обиделся.
- Видишь ли...
Но тут их догнали однокурсники и разговор прервался.
У теплиц их уже ждал профессор Лонгботомм и несколько учеников с Рейвенкло. В том числе и Роуз. Альбус обрадовался ей, но она лишь кивнула на его рриветствие и завела разговор с какой-то девочкой.
"Денёк будет что надо" - подумал он, заходя в теплицу.
Подошли опоздавшие и урок начался. Если не считать некоторых выкриков Роуз с места он прошёл ровно. Альбусу даже удалось заработать несколько баллов для Слизерина. Он то и дело косился на Малфоя и думал по каким предлогом откажется тот.
В общем не складывалось слизернское трио, как бы того Альбус не хотел. На этой мысли Альбус ощутил нечильный толчок в бок.
- Поттер не спи, урок закончился, - это был Скотти Блейк, однокурсник Альбуса. Они уже успели подраться подушками и помириться.
С остальными мальчиками у Альбуса сложились прохладно-приятельские отношения. Правда со Скорпиусом Малфоем они под-ружились с первого можно сказать взгляда. Малфой оказался вообще мировым парнем.
С Дженной было вообще ничего не понятно. К концу подходила только первая неделя, а они с Дженной уже успели рассориться и помириться. Она явно не понимала чего хочет.
- Ал, задержись на минуту, - попросил его Невилл. Его встревожил подавленный вид мальчика.
- Хорошо.
Алььус махнул рукой поджидавшим его приятелям, чтобы они шли без него.
- Как ты? - спросил Невилл, положив руку на плечо Альбуса.
Альбус несколько принуждённо улыбнулся:
- Хорошо. Привыкаю.
- Тебя не обижают? - вырвалось у Невилла.
"Так он тебе и скажет" - мелькнуло у него в голове.
- Нет, - Альбус удивлённо посмотрел на учителя.
И правда никто его не обижал. Конечно сначала внимание к нему был большим, даже утомительным. Ещё бы сын самого Гарри Поттера. Да ещё в Слизерине. Впрочем больше со стороны младшекурсников. Старшекурсники были поглощены учёбой. Но и они нет-нет да и косились в сторону Альбуса.
В общем Слизерин присматривался к Альбусу Северусу. Альбус Се-верус присматривался к Слизерину.
- Я это... пойду?
- Да иди.
Невилл не стал задерживать Альбуса, тем более, что уже начали подтягиваться третьекурсники с Гриффиндора и Хаффлпаффа.

Время летело неумолимо быстро. И вот подошло время обеда. Альбус уже расправился с печёным картофелем и мясной запеканкой и примеривался к пирогу с черникой, когда его за рукав дёрнула Дженна:
- Альбус, извини, но я не хочу пачкать новые туфли.
Альбус взял кусочек пирога и повернулся к Дженне:
- Могла бы сказать заранее.
Дженна потупилась:
-Я забыла.
Вокруг жужжали разговоры. Скотти Блейк завёл рассказ как он катался на катамаране по Средиземному морю и увидел настоящую морскую русалку. Этим летом его семья отдыхала в Италии. И каждый день Скотти рассказывал истории о своих приключениях
Тут Альбус наконец принялся за пирог, но снова прервался, увидев Джейми, который шёл от гриффиндорского стола.
С Джейми, да и с кузенами, Альбус виделся преимущественно в Большом зале. Практически всё свободное время поглощали уроки.
В основном всё происходило так: немного утолив голод, Джеймс подходил к слизеринскому столу и утаскивал брата к гриффиндорскому, где уже сидели их кузены.
Но сейчас Альбус ощутил странную неловкость при мысли, что ему придётся покинуть однокурсников, а ещё ему хотелось дослушать рассказ Скотти. Тот как раз подобрался к самому интересному.
Но Джеймс сам заинтересовался рассказом и остался послушать. Впрочем Скотти в его присутствии как-то увял и скомкал свой рассказ.
Именно в этот момент выбрал Скорпиус (он настаивал, чтобы его звали полным именем), чтобы спросить:
- А когда мы пойдём к твоему Хагриду?
- К трём.
Лицо Джейми вытянулось.
- Ты что собрался взять к Хагриду этого?
Слизеринцы за столом примолкли и стали заинтересованно прислушиваться. Альбус сконфуженно посмотрел на Скорпиуса, но вовремя взял себя в руки.
"Ты слизеринец, так что действуй как слизеринец" - мысленно сказал он себе.
Проблема была в том, что Альбус не имел ни малейшего понятия как ведут себя настоящие слизеринцы. Но уж точно не устраивают представление для всех желающих.
- Этого зовут Скорпиус Малфой, - сказал он спокойно и мельком посмотрел на Скорпиуса, давая понять, что не даст в обиду, а потом снова повернулся к брату. - Давай отойдём.
Он вылез из-за стола и пошёл в сторону дверей. Джейми повлёк его было в сторону гриффиндорского стола, но Альбус вывернулся и упрямо пошёл к двери. В кожу раскалёнными иглами впивались любопытные взгляды.
Чуть помедлив, Джеймс побежал за ним. Он был ошеломлён сейчас почти так же, как и на распределении.
"А ведь всего неделя прошла и вот какой-то Малфой Алу дороже брата.
Джейми был разочарован и обижен, он надеялся побыть с братом и Роуз без всяких посторонних, как до школы, летом. И уж во всяком случае, без всяких Малфоев. Они и так редко виделись из-за того, что принадлежали к разным Домам.
А время чая у Хагрида неумолимо приближалось.

Когда Ал впервые увидел Хагрида, он испугался и спрятался за отца. Было ему тогда года четыре. Потом он конечно привык и даже был в восторге. А как иначе, если в друзьях числится человек-гора? И теперь Альбус если честно трусил. Он мог свободно пойти к Хагриду на чай в любой день, но всё тянул. Ведь Хагрид так не любит Слизерин и всё, что с ним связано. Хагрид был конечно душа-человек, но порой был грубоват.
"Если начнёт говорить что-то плохое про Слизерин, просто уйду" - решил Альбус, направляясь вместе с братом к хижине Хагрида.
Скорпиус с ними так и не пошёл, хотя Альбус его уговаривал и даже Джейми снисходительно разрешил. Наверное в этом и было всё дело. И теперь Альбус шёл сердитый на весь белый свет. И особенно на Малфоя и на брата.
В три часа они с Джейми так и не пошли. У Джейми были уроки после обеда, а один Альбус не пошёл. Впрочем, Хагрид мог и не прийти ещё в три часа.
Звание преподавателя Ухода за магическими существами Хагрид сложил с себя ещё при директоре Макгонагалл. Ведь на его попечении теперь был ещё и брат-великан.
Вспомнив о великане, Альбус окликнул брата:
- Джейми.
- А?
- Как ты думаешь, Хагрид познакомит со своим братом великаном? Ты видел его?
- Не знаю. Нет, не думаю.
Тут они достигли хижины Хагрида. Из единственного окна уже лился свет. За дверью залаял сначала постаревщий Клык, а потом и более звонко молодой щенок. Какое-то удивительно тёплое чувство охватило Альбуса, какого-то особого уюта. После прохладной во всех отношениях атмосферы Слизерина это ощущение было особенно прекрасным.
"Надо спросить Хагрида как зовут щенка" - подумал Альбус и постучал в дверь. Он немного обогнал брата.
Дверь тут же раскрылась, и на пороге возник Хагрид.
Его чёрные волосы разметались по плечам, а борода была подвязана, а подпоясан Хагрид был полосатым полотенцем размером с хорошую простыню.
-Это что за церемонии? - притворно рассердился он.
- Да мало ли, вдруг заперто, - сказал Альбус и скорчил грима-ску.
- Привет, Хагрид! - воскликнул Джеймс, наконец догнавший брата.
Все трое вошли в хижину.
Им в ноги сразу же кинулся щенок, поскуливая и вертя энергично хвостом. Клык приподнялся со своей лежанки и потянулся обнюхать нового гостя. Щенок тоже тыкался носом в ладони в поисках лакомства. Джейми тихонько сунул Альбусу кусок сосиски, стянутый за обедом.
- А как зовут щенка? - спросил Альбус, одной рукой поглаживая голову Клыка, а с другой скармливая сосиску щенку. Его зубки щекотно прихватывали кожу ладони. Мальчик вдруг засомневался, пойдёт ли впрок сосиска.
- Пушок, он вон будет пушистым. Да.
- А откуда он?
- Да вот один мой знакомый...
- Парнишка-грек? - лукаво спросил Джейми, встряв разговор. Об истории с цербером они знали от дяди Рона.
Клык, устав, с резким "уфф" положил голову на лапы и прикрыл глаза.
- Он сегодня набегался, бедняга, - лицо Хагрида горестно скривилось на мгновение, и Альбус устыдился своих мелких переживаний. Пушок тем временем перевернулся на спинку. Он хотел, чтобы ему почесали животик.
Резко засвистел чайник и Хагрид как будто ожил, засуетился.
Братья вымыли руки и сели за стол. Хагрид сначала поставил кружки, заварной чайник и большую тарелку, даже поднос, со своими знаменитыми кексами. Один из них упал с тарелки на стол с таким же стуком, с каким ставились на стол кружки.
Альбус и Джеймс не удержались и переглянулись с улыбкой, когда Хагрид отвернулся к чайнику. Об этих кексах они были наслышаны.
-Кхм... Так вот, знакомый мой, как раз прослышал, что Клыку уже недо... что Клычок мой состарился и решил по старой дружбе и подарить мне собачку. Только от мамки отняли.
Хагрид погладил осторожно щенка по голове и удивительно ловко разлил кипяток по кружкам. Заварку он положил в кружки заранее.
- Сначала скулил, скучал. А теперь ничего, освоился.
Хагрид сел напротив и взял себе кекс.
- А вы как, ребятки? Берите-берите, не стесняйтесь. Может джему ещё дать?
Джейми что-то затрещал про квиддич, а Альбус снова посмот-рел на Клыка, который дремал у огня.
Его морда была вся седой. Ничего удивительного, Клык и так пережил обычный собачий век.
- Ну ты как, Альбус?
- Да так... Привыкаю, - ответил Альбус
- Подружился с кем-нибудь уже?
- Да, - Альбус оживился и стал перечислять своих приятелей.
Услышав фамилию Малфоя, Хагрид нахмурился и сказал:
- Я парнишку этого не знаю, но его отец в детстве был преиз-рядным пакостником, настоящий слизе... Кхм! Будь с ним того насто-роже.
Воцарилось неловкое молчание. Альбус покраснел и подумал, что это хорошо, что Скорпиус не пошёл с ним. Отца младший Малфой обожал.
Спохватившись, Альбус поспешно перевёл тему на брата-великана.
- Хагрид, а ты познакомишь меня с Гроххом? Как он вообще поживает?
Хагрид расцвёл от такого вопроса и рассказывал о своём брате почти час. Альбус догадался макать кекс в чай и почти весь съел, пока Хагрид не заметил, что снаружи уже изрядно стемнело и время уже шло к ужину.
- Ух засиделись мы. Пойдёмте, провожу вас...
Он зажёг фонарь, и они вышли наружу.

Зимой поезд из Хогвартса отправлялся на час раньше, в десять. Но всё равно на Кинг-кросс приезжал в глубокой темноте.
- И толку от такого раннего отправления, - возмущалась Дженна Флэнаган. Она любила поваляться в постели, пропуская иной раз завтрак. Разумеется не в учебные дни.
- Держи шоколадушку, бедняжка, - сказал Скорпиус и протянул ей сладость. Его родители посылали ему сладости почти каждый день. Столько Скорпиусу было не съесть и всё присылаемое радостно пожиралось другими слизеринцами. Даже некоторые хаффлпафцы присоединялись.
Дженна раздраженно вздохнула и закатила глаза. Ей не нравилась манера Скорпиуса придумывать разные типа забавные словечки, но шоколадную лягушку взяла.
- А карточку дашь?
- Нет.
- Почему? - обиделась Дженна.
- Это карточка с Дамблдором, у меня такой нет.
- У меня тоже! Ну Скорпи, ну дай. Это будет твой подарок мне на Рождество.
- А что мне за это будет? - спросил Скорпиус, искоса погляды-вая на Дженну из-под упавшей на лицо пряди волос. Он старался быть серьёзным, но его губы подрагивали от еле сдерживаемой улыбки.
- Я тебе... Я тебя поцелую.
- Ой даже и не знаю...
Тут в их разговор вмешался Альбус:
- Эй, голубки, пойдём, а то вас все ждут.
На станцию ехали в странных безлошадных каретах. Альбус утверждал, что на самом деле кареты везут невидимые лошади, но Дженна усомнилась в этом и они проспорили всю дорогу.

Вместе со Скотти они заняли целое купе. Альбус убежал вскоре к своему брату и кузине, а Скотти и Скорпиус начали играть в плюй-камни. Дженна ушла к подружкам. В последнее время она совсем забросила их, а это нехорошо.
Они болтали, играли в "цветные квадраты" эта новая, недавно появившаяся, игра сразу стала популярна среди девочек. Дженне игра быстро надоела, и она стала смотреть в окно. Она думала о своих приятелях: Альбусе и Скорпиусе.
Малфой-младший только и говорил о своей семье, и вообще был открытым и весёлым. Но несмотря на это задеть его было непросто. Он мог быть очень даже ядовитым, в соответствии со своим именем.
А вот Альбус был куда более нервным и ранимым. Всеобщее внимание тяготило его, ему явно было нелегко. Иногда эта излишняя по мнению Дженны ранимость даже раздражала. Мальчик не должен быть таким... таким тонкокожим.
Но с другой стороны Альбус был такой одинокий и непонятый... В общем Дженна никак не могла определиться, кто ей нравится больше. Опять-таки такое редкое сочетание чёрных волос и зелёных глаз...
- Дженна, а Дженна, - позвала её Сьюзи, подружка.
- А? Что?
Кто-то хихикнул. Дженна решила сделать вид, что не заметила
- А где вы будете отмечать Рождество?
- Поедем к бабушке с дедушкой. Мы у них всегда отмечаем. А ты, Сьюзи, где отметишь Рождество?
- Мы отправимся на острова, - ответила Сьюзи.
Все заахали, а Сьюзи так надулась от важности, что Дженна не удержалась и съязвила:
- Остров Мэн или Гебриды?
Семья Сьюзи вовсе не блистала достатком. И все про это зна-ли.
- Ну, тебя! - обиделась Сьюзи.
Дженна тут бросилась извиняться. В конце концов, Сьюзи была её лучшей подругой. Тут в коридоре послышался голос продавщицы с тележкой.
За тыквенным печеньем и вишнёвым сиропом они помирились.
- Дженна, и что на тебя нашло? - пробормотала Танита Блэк ("нет, не из тех самых Блэков!") с полным ртом
- Сама не знаю.
Дженна соврала. Она прекрасно знала, что на неё нашло. Она ехала домой.

- Знаешь, милая, - сказала ей как-то мать, - говорят, что ир-ландские глаза крадут сердце, но твой отец и тут выделился: он украл у меня мозги. Иначе вышла бы я за магглорождённого?
- Было бы что красть! - воскликнул на это отец, который так некстати вошёл в этот момент в комнату. Его явно задели слова жены.
Дженна увидела, как вздрогнула и поджала губы мать, и поняла, что в их семье сейчас начнётся холодная война.
И не ошиблась.
Разговор этот произошёл почти сразу после того, как Дженна получила письмо из Хогвартса, то есть примерно в июле. И вот кон-чился июль, кончался август, а мать Дженны всё ещё не разговаривала с её отцом. Он сначала извинялся, засыпал подарками и цветами, но надолго его не хватило и он тоже замолчал. Общались супруги с помощью записок и через Дженну. За покупками к школе Флэнаганы отправились в полном молчании.
Впрочем, к тому времени семейная атмосфера потихоньку теплела. Дженна это уже чувствовала, но злосчастный день покупок всё испортил.
Когда они шли по Косому переулку, то заметили чету Малфоев, выходящую из Флориш и Блоттс. На мать Дженны что-то нашло, и она воскликнула:
- Будь я чуть удачливей, то это был бы твой отец!
У Дженны аж перехватило дыхание от такого. Она поспешно воскликнула:
- Мама, как ты можешь! Мистер Малфой же старый и облезлый! А папа ещё ничего.
- Спасибо, дружочек, - отец потрепал Дженну по волосам и ушёл. На жену он даже не взглянул.
Впрочем проводить дочь в Хогвартс он пришёл.
В письмах, которые получала Дженна в школе, родители обходили этот вопрос молчанием.
Так что Дженна гадала, будет её Рождество обычным или нет.
Хоть её бабушка с дедушкой со стороны отца были обычными магглами, Дженна их очень любила, да и они внучку обожали, а де-душка, он был повар, умел запекать отличную индейку. А вот родители матери ограничивались открытками и небольшими сувенирами в подарок.
Однако, когда Дженна сошла с поезда в сырую темноту, шёл мелкий дождь со снегом, то увидела только мать. Сердце у неё упало. Не помирились.

Гарри откинулся на спинку кресла и посмотрел в окно. За окном сиял погожий апрельский день. Суббота. Сегодня Гарри должен был быть дома и играть в квиддич с друзьями и семьёй. Вместо этого он торчал в душном кафе на заседании комитета по организации празднования юбилея победы над Волдемортом.
Эта идея казалась ему безумной и даже вредной.
Этот разговор произошёл в ноябре, уже после избрания Гер-мионы министром.
- Мы сражались не с иноземными захватчиками, а с такими же английскими... британскими волшебниками, как и мы сами. Это только усугубит разлад в об...
Рон перебил его:
- О чём ты говоришь? А если слизеринцы будут недовольны, так что с того. - Он неприятно как-то хмыкнул. - Влияния у них нет, так что...
Гермиона неожиданно поддержала мужа:
- В самом деле, Гарри, нужно ведь напомнить магической Британии об её героях. Помпезный праздник будет неуместен, согласна. Но устроить День памяти и скорби, я думаю, стоит. Никто не забыт, ничто не забыто, так сказать.
- Я не хочу вспоминать, - ответил он угрюмо.
- Ты не хочешь, а вот другие хотят.
- Кто?
- Я, например, - с вызовом ответила Гермиона. - Рон, Эрни Макмиллан.
"Ты хочешь популярности" - подумал тогда Гарри. Но вслух ничего не сказал. Просто вышел, кипя яростью.
Ему пришлось летать на метле почти целый день на холодном ветру, чтобы успокоиться.
Мимо окна пролетел маггл-велосипедист, весело позванивая на ходу.
С планом мероприятий более или менее всё утрясли. На повестке дня оставался только один серьёзный вопрос: проводить ли церемонию поминовения в Хогвартсе. И когда это сделать: второе мая выпадало в этом году на будний день.
Гарри предложил выходной день и краткую церемонию на лу-жайке перед Озером, там, где возвышалась гробница Дамблдора.
Рон тут же предложил сделать второе мая выходным днём и посвятить весь день речам и церемониям. Вроде возложения цветов к мемориалу в Хогсмиде (мемориальный парк собирались устроить на территории Хогвартса, но директор Макгонагалл неожиданно воспротивилась, и потому ограничились лишь бронзовой табличкой на входе в школу) и фейерверк вечером.
Гарри с некоторым раздражением посмотрел на друга, ему показалось, что он противоречит ему специально.
Впрочем, Гарри поддержала половина комитета. И что важно, Гермиона. Несмотря на огромную загруженность, она всё же выкраивала время на комитет
- Сейчас почти конец учебного года, Рон. Мы не должны отвлекать от занятий учеников, особенно старших курсов.
Гарри отвернулся, чтобы скрыть улыбку. Старая добрая Гер-миона...
Потом перешли к мелким организационным вопросам вроде цвета лент, которые должны украшать Большой Зал во время празднования.
- ...И не забудьте, что речи не должны быть слишком длинными. Гарри!
- А? Что? Я слушаю.
-Тогда перейдём к следующему пункту. Директор Смит прислал мне...
Глаза Гарри невольно стали перебегать с одного лица на дру-гое. Фууух, вот он, Захария Смит, что-то быстро записывает в блокноте. То, что директор Хогвартса был однофамильцем бывшего одноклассника, всегда нервировало Гарри.
- ...и тем не менее, я считаю...
А сегодня же в Хогвартсе квиддич: Гриффиндор играет с Рей-венкло. Не махнуть ли ему в школу, как только закончится это беско-нечное заседание? Вдруг он ещё успеет...
Наконец, заседание закончилось. Гарри вышел один из первых. Он достал часы и досадливо прищёлкнул языком: половина второго. Матч уже, наверное, закончился. Надо бы не забыть, узнать счёт.
Вслед за ним вышел какой-то мужчина, поигрывая галлеоном. По дороге его нагнал Рон. Он по-приятельски хлопнул Гарри по спине:
- Хей, Гарри. Не хмурься. Всё будет хорошо. Вот увидишь, этот день будет незабываемым.
И он оказался прав. Двадцатилетний юбилей победы над Вол-демортом действительно оказался незабываемым.

Гостиная Слизерина была переполнена и гудела от голосов, как всегда по вечерам. Кто-то делал уроки, кто-то делал вид, что учит, а кто-то откровенно бездельничал.
Альбус Северус болтался по гостиной. Уроки он сделал давно, и теперь ему нечем было заняться. После рождественских каникул его тяжелое уныние прошло. Он убедился, что его любят и с такими неважными оценками.
Его поступление в Слизерин никак не обсуждалось, хотя пара острых, на грани, шуточек от дяди Джорджа всё же прозвучала. Но когда Альбуса принялся, было дразнить кузен Фред, то его довольно быстро одёрнули. Причём это сделал Джеймс, видимо он уже привык, что Альбус в Слизерине. Да бабушка Молли подарила зелёный свитер "под цвет глаз, мой дорогой". Вот собственно и всё
Воодушевлённый прекрасными каникулами, Альбус даже смог неплохо подтянуть все предметы, и уроки делал быстрее всех. Теперь даже трансфигурация казалась легче лёгкого.
Январь и февраль пролетели быстро, Альбус даже не заметил как. А ещё он не заметил, как начали портиться отношения между ним и Джейми. Не то, чтобы портиться...
Каникулы всё же были омрачены небольшим скандалом - отец всё же изъял Карту у Джеймса, сказав, что рановато ему ею владеть. Отобрал и спрятал
Но в ночь перед отъездом, Джеймс, с помощью Лили и Альбуса, выкрал Карту обратно. За это он пообещал прислать Лили навозную бомбу, а вот брату обещал делиться картой.
Но вот кончался март, а карты у Альбуса не было... Впрочем, и виделись братья от силы несколько раз - приближался конец сезона и Джейми, естественно записавшийся в команду Гриффиндора, пропадал на тренировках.
- ...стал бы я настоящий галлеон светить. Но этот галлеон с секретом... Так, мелочь, ты чего уши греешь?
Альбус вздрогнул и поднял глаза. Увлечённый своими мыслями он дошёл до середины гостиной, где обычно собирались старшекурсники. Перед ним на большом диване и креслах по обеим сторонам сидели старшекурсники: Роджер Финн, Робин Тодд, Джейк Чейз, Майк Айронсайд, Кэри Бьюси, Седвин, чернявый, очень смуглый парень с непроизносимым индийским именем по прозвищу Радж и Тед Слоун.
Почти все они входили в команду Слизерина по квиддичу. Но обсуждали они явно не квиддич.
Альбус невольно посмотрел на монету, что блестела на рас-крытой ладони Тодда. Заметив этот взгляд, Тодд сжал ладонь в кулак.
Теперь все они внимательно и не очень приветливо смотрели на Альбуса.
- Да я так, мимо шёл, - наконец ответил Альбус, неловко дёрнув плечом.
Старшекурсники явно расслабились.
- А-а, ну и иди себе мимо...
Альбус немедленно отошёл, но не удержался и оглянулся. Вся компания теснее сгрудилась вокруг Тодда. Кто-то даже сполз на пол с кресел для удобства.
Они определённо что-то затевали. Альбус, закусив губу, решил всеми правдами и неправдами выяснить что.
- Чего им от тебя надо было? - спросил потом в спальне Скотти.
- Да ничего. Думали, я подслушивал. А я мимо шёл, - ответил Альбус.
- А что они там такое обсуждали? - не отставал Скотти.
Альбус почувствовал, что краснеет. Врать он не умел и не лю-бил. Но было темно, и он надеялся, что румянец не очень заметен.
- Квиддич, они обсуждали квиддич.

Карту Альбус забрал просто. Он отловил Джейми на большой перемене и попросил дать ему Карту.
- А зачем такому тихоне Карта? - хмыкнул Джеймс. - Как не по-смотрю, ты как примерный мальчик сидишь и учишь уроки.
- Вот потому я и тихоня, что у меня нет Карты, - парировал Альбус.
Ему было несколько неприятно, что брат, оказывается, следит за ним.
- Ну-ну. Только это... - Джеймс замялся, - ты... это...
- Тебя что Хагрид покусал? - Альбус оглянулся. Он ещё должен был добежать до кабинета зельеварения.
- Никому о ней не говори, - выпалил Джеймс и торопливо сунул карту брату.
- Не тупой, - сердито буркнул Альбус, засовывая Карту в пред-варительно расстёгнутую сумку.
После того как Карта попала к нему, возможности сделать вы-лазку у него не было. Всё эта проклятая Трансфигурация. Мало того, что Альбус завалил контрольную, так ещё получил отработку из-за конфликта с учителем. Они друг друга невзлюбили с первого раза.
Так что к вечеру Альбус сильно уставал. Да и откровенно говоря, он не знал, что с ней делать. Шпионить за гриффиндорскими игроками?
Так Карта у него и лежала до происшествия в гостиной.
От дяди Рона Альбус знал про те фальшивые галеоны, которыми пользовался Отряд Дамблдора. И сразу же вспомнил про них, когда Тодд сказал про свой галеон с секретом.
К декану он не пошёл, разумеется, он же не доносчик. Да и что он сказал бы декану?
И самое главное было. Вот оно приключение. Джейми всегда завидовал родителям. У них же с самого начала были приключения. А у него что, жаловался он брату, походы к Хагриду?
Что ж теперь, приключения намечалось у Альбуса. И, пожалуй, он возьмёт в него и брата...
Альбус стал следить с помощью Карты за старшекурсниками. Но тут его ждала неудача. Спокойно заниматься этим делом он мог только ночью. Но ночью все заговорщики законопослушно находились в своих спальнях или же торчали в гостиной.
Альбус несколько раз пытался их подслушать, но они или тре-пались о всякой ерунде типа как закадрить девчонку или как незаметно пронести в школу бутылку огневиски. Либо же говорили так тихо, что можно было слышать лишь шепот или отдельные слова. А Альбус как назло забыл свои Удлинители ушей дома. А попросить Джейми одолжить хоть один, он по понятным причинам не мог.
Так время и шло. И наконец, наступила последняя суббота ап-реля.
В этот день должен был состояться матч между Гриффиндором и Рейвенкло.
Как всегда на игру собралась вся школа, кроме редких неудачников, что получили отработки. Среди них оказались и несколько старшекурсников из Слизерина. И все они входил в компанию Тодда.
Игра оказалась очень интересной, с интригой: Гриффиндор и Рейвенкло имели равное количество очков в командном зачёте. Было много голов и штрафных ударов. Снитч улетел куда-то в небеса и возвращаться не собирался. Джеймс играл на позиции охотника. Для вратаря он был слишком нетерпелив, для загонщика не вышел комплекцией, а ловец из него получился так себе.
Альбус специально сел подальше от Скорпиуса и Скотти, чтобы те не отвлекали его. Да и светить Картой перед ними Альбус не торопился. Убедившись, что все увлечены игрой, Альбус потихоньку вытащил Карту, она всегда была с ним, и тихо прошептал, коснувшись палочкой пергамента: "Клянусь, что замышляю шалость и только шалость". Карта тут же покрылась именами и точками. Самое большое скопление точек и имён было, разумеется, на квиддичном поле, но Альбус туда взглянул лишь мельком. Его интересовали те, кто оставался в замке: Финн, Седвин, Чейз и Слоун. Вот они ушли со своих отработок. И встретились в холле. Но на матч не пошли. И в гостиную тоже. Через некоторое время к ним присоединилась точка с именем Радж. И после небольшой паузы они разошлись по одному.
Альбус аж вспотел. Он опустил Карту как можно ниже и огляделся. В основном все смотрели на поле. Лишь стоявшие сзади Айронсайд и Бьюси оживленно обсуждали тактику команды Рейвенкло.
Когда Альбус снова опустил глаза, то увидел, что Слоун, Радж и Седвин разными дорогами направляются к одному и тому же месту, а Чейз и Финн дразнят в каком-то коридоре Пивза.
Альбус вдруг ощутил чей-то пристальный взгляд. Испуганно обернувшись, он увидел, что Айронсайд и Бьюси не спорят о квиддиче, а смотрят прямо на Карту в руках Альбуса.
-Снитч! - истошно заорал кто-то. И всё внимание перенеслось на появившийся над полем снитч, и двух ловцов, ринувшихся к нему. Альбус поспешно сложил Карту и запихнули её в сумку. Перед глазами мелькнуло незнакомое имя: Эрроу.

Матч выиграл Гриффиндор. Но Альбус едва это заметил. Он переживал, что засветил Карту перед посторонними. И гадал: поняли ли Айронсайд и Бьюси, что увидели? А может и не заметили вовсе?
Но тут его хлопнули по плечу. Альбус очнулся и увидел Скотти.
-Ты чего от нас ушёл? Обиделся?
- Да на что? Надо было
Тут в голове промелькнула мысль, что зря не сказал Скотти и Скорпиусу о Карте. Правда он собирался им показать карту перед их первой вылазкой, но всё пошло вкривь и вкось гораздо раньше.
Трое друзей влились в толпу. Тут Альбус сообразил, что не поздравил брата с победой, но к команде гриффиндорцев сейчас было не пробиться. И Альбус вместе со всеми пошёл в замок.
Он шёл быстро, Скорпиусу и Скотти едва за ним поспевали. Внутренняя паника сменилась довольно зыбким спокойствием. В толпе он был в безопасности, а вот в подземельях...
У тебя же Карта, придурок!
Как бы Альбус не был погружён в себя, он невольно ловил об-рывки фраз, которые долетали до него со всех сторон:
- Ты чего? На Рейвенкло ставил?
- Ага... А ты?
- А я умный.
- Опять Гриффиндор...
- Нашему ловцу руки бы оторвать...
-Ууу ворона...
-Ну вот Кубка не видать.
Тут Альбус увидел впереди Роуз. Она как раз шла одна. Странно, почему она не обзавелась друзьями? Хотя это же Рейвенкло. Альбусу вдруг пришло в голову, что они практически и словом не перекинулись с каникул. Надо исправить.
-Эй, Роуз! Подожди!

- Матч закончился.
- Кто победил?
- Пушки Педдл. Шучу. Гриффиндор, конечно.
Гарри отбросил отчёт и потянулся в кресле. С одной стороны хорошо, что работа бумажная в основном, но с другой стороны как, же это скучно! Он поднял очки на лоб и потёр глаза.
- Эй, сегодня же суббота, - сказала Джинни. Она подошла бли-же и, сев на широкий подлокотник кресла, взлохматила мужу волосы.
- Знаю. Но мне что-то не нравится в этом отчёте. Думал разберу дома в тишине. Ладно, не будем об этом. А где Лили?
- В "Ракушку" смоталась. Ей скучно без Джейми и Ала.
Гарри обнял жену за талию и потянул на себя. Она с лёгким полу смехом, полу вскриком повалилась на него.
- Гарри!
Кресло протестующе заскрипело, но выдержало. Они немного поёрзали, чтобы уместиться в нём поудобнее. Косые уже лучи послеполуденного солнца проникали сквозь полу задёрнутые полосатые шторы. В кабинете изрядно потемнело. Было как-то сонно.
А может это и неплохо... Эта затея с годовщиной. Мальчиков увижу... Надо поздравить Джейми…
Гарри и Джинни немного сползли и теперь полулежали в крес-ле, лениво целуясь. Злополучный отчёт свалился со стола и размо-тавшись лёг у стола. Лишь краешек его попал на свет. Краешек, на котором была видна расшифровка подписи: Э. Эрроу.

Утро пятого мая было столь прекрасно, что Гарри было немного жаль тратить его на речи. Но что поделаешь, положение обязывало. Впрочем он был рад побывать в Хогвартсе. Но зато ему всё же удалось провести одну важную для себя в первую очередь церемонию - портрет Северуса Снейпа всё же занял своё место среди портретов директоров Хогвартса. Против были все, но всё же Гарри смог настоять. Правда в отличие от портретов других директоров портрет Снейпа был темён и неподвижен. Что несколько смущало всех присутствующих.
- Может Хогвартс счёл его недостойным? - предположила Сьюзен. - Всё же в его правление тут правили Пожиратели смерти. Да и пост он покинул.
Они все спускались в Большой зал после церемонии.
- Ты бы на его месте справилась бы лучше? - холодно осведо-мился Гарри.
- Как знать, - парировала Сьюзен с вызовом.
Повисла томительная пауза.
- Давайте поговорим о чём-нибудь другом, - примирительно сказала профессор Миллер. Она преподавала Защиту от Тёмных Искусств и маггловедение, хотя по её виду так и нё скажешь. Раньше работала в Министерстве. Всё дружно согласились, но так же дружно замолчали.
Гарри поймал себя на мысли, что в Хогвартсе слишком много министерских. Хоть Гарри теперь и сам возглавлял одно из отделений Министерства, это положение дел ему не нравилось. Директор, профессор ЗоТИ, заклинаний... почти все новые преподаватели. И новый декан Слизерина тоже. Не сказать, что был большой выбор. Наиболее авторитетный слизеринец не из министерских - профессор Слагхорн всё же оставил свой пост по причине глубокой старости. Остальные слизеринцы же... мда, Слизерину придётся долго изживать свою печальную славу и Гарри задумался, не повредит ли Альбусу принадлежность к этому Дому. Да он сын Героя и главного аврора, авторитет отца сильно ему помог. Задевать всерьёз его всё же никто не посмел. А вот если случится какая-то сложная история, не назначат ли его паршиво овцой в добропорядочной семье Поттеров. Уж Гарри знал как часто меняется настроение толпы. Если...
- Гарри ты с нами? Мы уже пришли.
Чествование героев было решено перенести в Большой зал. День хоть и выдался солнечным, но был довольно прохладным и по небу бежали облака. Стоять на ветру полтора часа, а то и больше, пока все выговорятся, было бессмысленно, когда под боком был целый замок.
Вошли они все - сначала директор и преподаватели, а потом гости - со стороны преподавательского стола и это было как-то странно для Гарри. Так он привык к другому. По эту сторону он был только во время Тремудрого турнира.
Всё Дома были в сборе. Когда вошли гости с Гарри во главе, все ученики, от самого младшего до самых старших, поднялись со своих мест в знак уважения и устроили овацию. Кто-то встал охотно, кто-то промедлил. Из слизеринцев сразу же вскочил только Альбус, за ним несколько нерешительно, Скорпиус и Скотти, а уж за ними поднялись все остальные.
"Может это и к лучшему" - подумал Гарри, слушая краткую приветственную речь директора Смита.
Подошла его очередь говорить. Он оглядел учеников Хогвартса и выдержав паузу начал говорить. Он говорил и сам себя не слышал. Да и слышать-то нечего было, это была стандартная Речь-Обращённая-К-Молодёжи. Ничего другого Гарри придумать не успел. Единственное, что он постарался вложить в эту речь как можно больше искренности и убеждённости.
Наконец он окончил свою речь и уступил место Гермионе.
После официальной части был небольшой банкет. Гермионе с него откланялась, сославшись на множество дел, а вот Гарри остался. Да его тоже ждали дела, но заниматься ими охоты не было. Работа аврором не то, чтобы его разочаровала. Просто ожидание и реальность оказались слишком уж разные. В молодости Гарри она манила опасностью, своей полезность, возможностью восстановить справедливость, если не во всём мире, то хотя бы в магической Великобритании. Сначала так и было, но потом, с каждым повышением, бумажной рутины становилось всё больше. И теперь, когда его назначили Главным аврором, он испытывал только усталость и скуку.
Кроме Гарри в Хогвартсе остались Рон, Луна, Чжоу и ещё несколько членов Отряда Дамблдора. Сначала они долго фотографировали и давали интервью.
Потом, когда они с Роном шли к Хагриду, тот сказал:
- Гарри, какой ты сентиментальный. Стоило тебе увидеть, что Снейп был влюблён в твою маму, и ты сразу ему всё простил, даже его от-ношение к тебе. Даже убийство Дамблдора
Гарри это неприятно задело, но он лишь слегка пожал плечами:
- Не вижу смысла нянчиться со старыми обидами, а что касается Дамблдора, ты сам видел воспоминания.
После небольшой паузы, Рон вдруг сказал:
- А что если Снейп жив.
Гарри не успел отреагировать на это поскольку к ним уже подошёл Хагрид, вместе со своей новой собакой Пушком:
- Отличная речь, Гарри, - сказал он.


"Хей, детка, я теперь брюнетка!"
В песня Агаты белый цвет это не чисто белый цвет. Это запятнанный цвет. Больше всего он запятнан кровью, войной в Новый год и просто смертью в Тайге; в "Вива Кальман!" клоун белый цвет, но с разбитой головой и уже чёрной душой убийцы; в Ты уходишь
это цвет скорее всего это символ утерянной невинности, причём в первую очередь душевной, поскольку эта песня вся пропитана тоской и печалью; В Крысах в белых перчатках - это символ чистоты превращается в символ лицемерия, поскольку лапки под ними явно
запятнаны кровью предыдущих жертв, да и в то же время противопоставляется "грязной крови цвета их билетов".


Когда я была маленькой, с длинною косой, в моём распоряжении были только хиты АК, я их слышала из каждого утюга и постепенно в голове у меня сложилась аж целая история. Что характерно, с песнями других исполнителей такого не случилось.
Собственно Чёрная луна - завязка истории, Опиум для никого продолжение. Лирический герой влюбился, может быть взаимно. Но любовь по каким-либо причинам вгоняет его в депрессию, а может быть не только любовь, но и кокаин. В любом случае ему плохо, хочется умереть. Но он переживает кризис, выходит из депрессии и в конце, испытывая катарсис, летит на ковре-вертолёте мимо радуги.

"Хей, детка, я теперь брюнетка!"
Перечитывала Властелина колец и не могу молчать. Несмотря ни на что, я считаю этот роман лучшим, что было написано в жанре фэнтези и вообще эталоном фэнтези. И никакой мартины со своим типа "реализьмом" (а на самом деле махровым натурализмом) никогда не напишут ничего подобного. По эмоциональному воздействию я имею в виду. Читала всю ночь и не могла оторваться. Несмотря на посконный перевод Кистемуров.

И мне всегда было дико грустно и обидно за Фродо, ведь это он герой и спаситель Средиземья,он всё же дошёл-дополз до этой Горы и уничтожил Кольцо пусть и с помощью Сэма и Горлума ( с стороны последнего невольной), ну и что, он же маленький человек. А в награду получил тяжелейший ПТСР, пренебрежение и забвение. Ну да хоббитам своя рубашка ближе к телу и решительные действия Мерри и Пина по спасению Шира их больше впечатлили, но всё же, но всё же... Вот тебе блин и сказочка, а получилось как в жизни.

"Хей, детка, я теперь брюнетка!"
Пролог. Сны
Она возникла из сумрака, полного огней между двумя белыми колоннами, эта девушка в диковинном сине-зелёном платье, эти переливы... синее неуловимо переходило зелёное и, а зелёное также неуловимо превращалось в синее и темнело до черноты. Дерзко краснела алая вставка на груди. Короткие рукава-буфы только подчёркивали белизну и стройность её рук. Чёрные волосы свободно рассыпались по спине и плечам. В правой руке она держала широко раскрытый веер, из сине-зелёных перьев. Лицо... лицо её было скрыто широкой полумаской. Она тоже была сине-зелёной, пернатой, с острым выдающимся носом. Лишь открыта была нижняя половина лица, О эти яркие, алые губы, этот подбородок, чуть островатый. Сердце его, бедное измученное сердце, сжалось и заплакало снова кровью. Он рванулся к ней, крича заветное имя. Желая заключить в объятья.
- Я так скучал по тебе...
Но девушка увернулась, засмеялась, кокетливо прикрывшись веером
- Вы ошибаетесь, я Альциона.
Ах да... Зимородок, как он мог забыть. И он проснулся. Но смех её... О этот смех! Смех её ещё звучал в его ушах наполняя нестерпимой мукой и невыносимой злобой. Он был так похож на тот другой смех. На смех той другой женщины, что растоптала его сердце.

Письмо первое
Привет, моя любовь. Мне не спится и я пишу тебе. Не знаю прочтёшь ли ты моё письмо. Нет, скорее нет. Даже если я наберусь смелости, а я не наберусь, не беспокойся, скорее всего ты бросишь его в огонь, не читая. А может ты будешь, смеясь, зачитывать моему сопернику избранные места? Нет, нет, только не это. Только не после нашей последней встречи.
Нет, я не отошлю тебе письмо. Я поклялся, поклялся прежде всего себе, что ты..., вы никогда не услышите обо мне и весточки от меня ни единой не получите. Не уверен, что это вас..., тебя опечалит, но...
Глаза болят от яркого света лампы, мысли путаются, но тревога и и странное томление терзают меня и не дают уснуть. О чём же я хотел написать тебе, любовь моя?
Жизнь моя была тускла и однообразна с тех пор как я покинул родные места. Даже твоё прекрасный образ со временем потонул в сером мареве повседневности и уныния. Я был одинок и страдал от своего одиночества, но расстаться с ним был в не в силах и первое время лишь лелеял свои обиды и свою боль.
Я жаждал утешения и ласки ведь был я жестко ранен. Но твой прекрасный образ... заслонял мне весь мир. Лишь со временем, очень нескоро, он потускнел настолько, что я начал замечать людей вокруг.
Мысли путаются... да, но я ждал и вскоре дождался знака, что всё же есть для меня надежда и утешение. Кто это будет, я не знаю, но знаю, что она будет похожа на тебя. Увы, меня влекут к себе женщины определённого типа. Но будет ли она твоей бледной тенью или заслонит подобно Луне Солнце во время затмения, я не знаю.
Она явилась ко мне во сне, мой прелестный зимородок, моя Альциона. Она была кокетлива и юна. И она смеялась, смеялась, и этот смех ранил меня и одновременно... Всё же надеюсь, она будет не слишком юна при нашей встрече. Незрелые плоды меня не прельщают, сколь ни прекрасны они порой на вид.
Но я знаю, но я чувствую, что наша встреча состоится непременно...


Первый раз этот сон приснился ей в двенадцать лет. Было лето и они уже жили на вилле у моря.Тогда весь день они провели на пляже. Она впала в такой раж, что в какой-то момент скинула и шляпу, и чулки, и лёгкие парусиновые туфли и, не взирая на встревоженные крики матери, даже поплескалась в волнах у самого берега. Дальше зайти она не посмела.
Разумеется она слегка обгорела и к вечеру у неё поднялся жар. Но компресс успокоил горящую кожу, а таблетка прогнала жар, но всё же её немного лихорадило, пока она не погрузилась в сон.
И снилось ей море.
Ей снилось, что она на лодке с кем-то. И этот кто-то её толкал и она падала прямо в море. И море сначала было зелёное, пронизанное солнечным светом и очень тёплым. Она всё ещё не верила и падала, и протягивала руки вверх, к тому кто столкнул её. К тому, чьё лицо смутно виднелось сквозь мутную, колеблющуюся толщу воды. А вода вокруг становилась холоднее и синее, она заливала глаза и открытый уже в безмолвном крике рот. Вода давила и синела вокруг, она синела, пока вовсе не сделалась чёрной и не поглотила всё...
Она очнулась, вне себя от ужаса и тоски. Ну почему, почему он так с ней поступил. Ведь она его так любила...
Она немного полежала, приходя в себя и успокаиваясь. Она была снова в своей спальне, ей снова было двенадцать лет... во сне она была старше, гораздо старше... И всё же голова у неё кружилась, она всё ещё не могла успокоиться до конца. Ей всё ещё казалось, что она во власти сна. В конце концов она вскочила с кровати и бросилась к окну. Открыв его она вышла на балкон и долго смотрела вдаль, на море.
Был штиль и море лежало тёмное и спокойное, словно огромное обсидиановое зеркало, отражая своей холодной поверхностью звёзды и луну. Даже лунная дорожка не бежала, не серебрилась в этот таинственный час. Луна отражалась в воде полностью.
"Мёртвое море... Море мёртвых" - подумала она и сердце её захолонуло от этой мысли.
Её снова охватил ужас и она кинулась обратно в безопасность комнаты, уютное своё убежище. Поднялся ветер, зашелестела листва деревьев в саду, а обсидиановая гладкость моря нарушилась, по его поверхности побежали мелкие волны и серебристая дорожка лунного света. Она в изнеможении прислонилась к балконной двери, ветер пронизывал тонкое её ночное одеяние и холодил тело, но в то же время охлаждал её мысли, прогонял, уносил её страхи.
Она закрыла дверь на балкон и снова легла в постель. но лишь под утро смогла забыться зыбким беспокойным сном.
Поздним утром, когда после завтрака она и её мать сидели на террасе и ждали, когда им подадут кофе, отца срочно вызвали в город, она взяла и рассказала свой сон. Опустив, впрочем некоторые подробности.
- Ах, моя милая, это всего лишь сон, - ответила мать рассеяно, ласково проведя рукой по её щеке.
Она с облегчение вздохнула. Именно это она и хотела услышать.

Письмо второе
О, моя La Belle Dam Sans Merci, приветствую тебя в ночи. Я пьян в стельку, в лоскуты, в дымину, как тебе будет угодно, и воспоминания снова терзают меня. "А почему?" - спросишь ты, широко раскрыв свои прекрасные глаза, не понимая то есть делая вид, что не понимаешь, с чего бы это. Но ладно буду я дураком и объясню тебе, невинной голубке, Ох уж эта показная невинность, как легко она обманывает нас, легковерных влюблённых дураков. О эти чистые глазки, о эти нежные речи, о эти клятвы и признания, что так легко слетают с прелестных пунцовых губок. а потом широко раскрытые глаза, испуг и возмущение: " Я вовсе не то имела в виду. Ах, моя любовь, тебе ведь так нравилось играть мною словно куклой, не так ли? Тебе было так приятно чувствовать свою власть надо мной, терзать моё бедное сердце?
Я вспоминаю всё это и чёрная желчь вскипает во мне и ярость сжимает моё горло. О с каким бы удовольствием я сжал бы руки на твоём белом горле, с каким бы наслаждением свернул бы твою прелестную шейку, бессердечная ты тварь!
Я вскакиваю стремительно и падаю обратно. Алкоголь туманит мою голову и заплетает мне ноги. Сегодня весь день шёл дождь, точнее сегодня разверзлись хляби небесные и с самого утра хлестало как из ведра. Я не пошёл на службу, позвонил и отговорился нездоровьем. Вместо этого я заперся у себя в комнатах и пил. Утром будет адским, похмелье будет ужасным, но придти на работу придётся. Меня конечно ценят - ты удивлена этим моя любовь? - но всё же не стоит злоупотреблять доверием начальства.
Всё дрожит и расплывается перед глазами, перо рвёт бумагу, царапает и пачкает столешницу моего бюрю...


позже:

...Я отвлёкся тогда. И так вернёмся в начало. "Почему же ты так напился?" - спросишь ты, простодушно раскрыв свои прелестные глазки. "А потому, любовь моя", - отвечу тебе я, - "что в тот день, когда я так напился, кстати если тебе интересно обошлось весьма малыми последствиями, ничего серьёзного на моей работе не произошло тогда, так что я отделался лишь штрафом и то лишь за появление на работе в непотребном виде. Но оставим проблемы насущного дня. Так вот, "Я не мог не напиться в тот день моя любовь, ведь была годовщина нашей свадьбы. Точнее она могла бы быть годовщиной нашей свадьбы, но увы мне увы, это была годовщина твоей свадьбы, твоей и моего счастливого соперника. Я был бы рад не вспоминать, но увы, непрошеные воспоминания жалят меня и мне никуда от них не деться.
Хотя... В последнее время... Мне иногда кажется, что это я всё придумал, ничего и не было между нами... Что ты действительно ты не то имела в виду, что я всё придумал под воздействием своих чувств к тебе. О это объяснение... тот разговор, а помолвка. неужели это мне всё приснилось?
Не было, не было ничего. И не будет.
Но вдруг я почувствовал, что я не один. Рядом на стене вдруг появилась лёгкая маленькая тень у меня за левым плечом. неужели?..Моя Альциона пришла ко мне... Нет, пустое. Это лишь игра воспалённого ума, измученного одиночеством... а тень лишь игра света от лампы на стене... Нет. Прочь. И этого не будет. Всего лишь сон, пустое мечтанье....


Небо было чёрным, лишь иногда среди туч показывалась яркая, жёлтая, словно спелое яблоко, луна. Иногда проносился ветер над морским простором. Да перед ней снова раскинулось ночное море. Она сидела высоко, так высоко, что могла видеть луну во всех подробностях. Что и говорить, вблизи ночное светило не очень походило на яблоко. Но на луну она смотрела лишь изредка. взор её был прикован к обсидиановой глади ночного моря. Да море опять было тёмным и неподвижным подобно древнему зеркалу и порывы ветра лишь слегка тревожили его поверхность. Она смотрела на море и ждала.
И вот её ожидания всё-таки увенчались успехом. На бескрайнем просторе моря появилась крошечная точка. Она двигалась медленно и как-то рывками, превратившись в лодку. У неё перехватило дыхание и сильно заколотилось сердце. Она сразу поняла что это за лодка и кто в ней. Она ринулась с высоты словно птица, но достигнув цели так резко остановилась, что .
Она подлетела вся треща ещё ближе. Вокруг лодки плескались волны, раскачивая её,ветер то стихал, то снова надувал парус. Она видела только спину и затылок мужчины, его чёрные с проседью, как некоторым неудовольствием отметила она, волосы падали на его лицо. А перед ним лежала спящая девушка... она сама. И она сразу всё поняла, когда мужчина нагнулся над ней спящей, поднял на руках, тут она отметила перхоть на его плечах, и бросил в море. Её тоже бросило в море. Всё вокруг быстро завертелось, в глаза ударила чернота ночного моря, а потом синева, сверкнуло солнце сквозь морскую зелень и она проснулась.
Проснулась она на полу, в животе неприятно тянуло, а между ног было липко и сыро, опустив глаза, она увидела на ночной сорочке кровавое пятно, это пришли месячные. Что же, уж пора ведь ей в этом году исполнилось четырнадцать.

Письмо третье
Я не знаю, что со мной творится такое, моя любовь. Я уехал далеко от тебя и поклялся забыть. я даже сменил имя. Новое имя, новая жизнь... О я был окрылён, я вырвался на свободу... я верил,что лучшее конечно впереди. Любовь, семья.. Деньги у меня были и неплохие. Очень кстати умер один мой дальний родственник. он был как водится весьма богат и без наследников. Прямо как в тех романах, какие ты так любила... Или до сих пор любишь?..
да жизнь с чистого листа... с глаз долой, из сердца вон... Но всё оказалось гораздо сложнее.
все эти годы.. Я жил и не жил, оцепенение владело моей душой, но в последнее время...



Когда она сказала матери, то та выдала ей пояс, вату и салфетки и главное показала как всем этим пользоваться. Свой сон она матери однако не рассказала. Хотя та спрашивала и очень настойчиво. Эта настойчивость очень удивила её, как и спокойствие, с которым мать встретила известие о начале месячных у неё, своей дочери. Это было не совсем в её характере.
Она даже спросила мать об этом.
Мать улыбнулась немного нервно сказала:
- Тебе уже четырнадцать, моя дорогая, самое время. Признаться, я даже беспокоилась, что они так запаздывают, в нашей семье они... кгм... Но не будем об этом. Скажи мне, тебе ничего не снилось.. необычного? Или может быть... кто-то...
Она уже раскрыла рот, чтобы рассказать всё как есть. Но что-то её удержало, какое-то опасение... Тогда, два года назад, когда она рассказала свой сон... Тогда она отказывалась даже приближаться к морю. Наверное мама из добрых побуждений, чтобы от неё отстали, и рассказала всем её сон. Тогда над ней посмеялись. Со временем, конечно же, обида улеглась, но неприятный осадок остался, что и говорить.
К тому же мать могла принять меры,услышав о мужчине из её снов (она была теперь уверена, что это один и тот же мужчина) и воспрепятствовать их встрече. Но отвечать надо было что-то, а ведь мать так не отстанет.
- Море. Мне снилось море.
- И всё? - явно разочарованно спросила мать.
- Н-н-нет, - медленно ответила она, - мне ещё что-то снилось, но я не запомнила. А что?
Она выжидающе посмотрела на мать. Та ей явно не поверила, потому что переспросила:
- Только море? Не обманывай меня, моя дорогая.
Поняв, что от матери так просто не отделаешься, она начала рассказывать немного раздражённо:
- Ну ещё луна... скалы, ночь... я летала...
Мать удивлённо на неё посмотрела:
- Летала?
И спала в лодке
-Да, а потом... потом... упа... нырнула в воду и проснулась.
Мать положила свою ладонь на её запястье и чуть лукаво улыбнувшись, спросила:
- Ты была в этом сне одна?
Она хотела солгать, но не выдержала и, зардевшись от смущения, отвернулась.
- Ну-ну, моя детка, не смущайся так. Дело в том, что в ночь перед... перед... когда в первый раз приходят... меся... регулы, по-настоящему это так называется. Так вот в эту ночь женщинам ... девушкам в нашей семье снится ..может присниться суженый.
- Правда? - оживилась она. - И тебе папа тоже приснился, да?
- Да... Именно он и приснился, - ответила тихо мать, отворачиваясь.
Это озадачило её, но она решила придержать своё любопытство при себе, и просто тихо погладила мать по руке.
В комнате повисла томительная пауза. В саду за окном показались соседи. Мать убрала руку и сказала ей:
- Иди к себе в комнату, детка, я тебя позову к чаю.
Оказавшись в уединении своей комнаты, она принялась было за книгу, но слова матери не шли у неё из головы. И она, отбросив книгу, закружила по комнате. Неужели, её избранник такой старый, как ей привиделся? Она плюхнулась на кресло у окна и,
нахмурившись, стала смотреть в окно, подперев рукой подбородок. Ей эта мысль совсем не понравилась. А потом снова вскочила и стала кружить по комнате.Она была в смятении.
Устав, она снова села к окну и, снова подперев рукой подбородок, пренебрегая материнским запретом, стала смотреть на море. День был ветреный и холодный и гулять они сегодня не ходили, на море плескались мелкие волны. Может будет шторм?..
Она смотрела на море и понемногу успокоилась. В конце-то концов она может его встретить через много-много лет, на склоне своих дней... лет этак в тридцать.
Мысль эта заставила её улыбнуться рассеянно. Настроение её снова изменилось. Она встала и подошла к книжной полке. Здесь хранились её самые любимые книги, те которые она часто перечитывала. Пробежавшись пальцами по корешкам, она было вытащила роман под названием "Когда цветёт вереск", но передумала и выбрала белый с золотыми узорами томик сказок - про принцев и принцесс.
Она устроилась на постели и, подогнув под себя правую ногу, раскрыла книгу. Полистав немного, она нашла самую любимую сказку и начала читать, поневоле затаив дыхание...
"Давным-давно, далеко-далеко жила принцесса..."

Часть первая. Давным-давно
Лишь в сне, во сне, в кошмарном сне
На дне, mein lieben, на самом дне.

"Давным-давно, далеко-далеко..." Не так уж и давно, но всё же далеко некая женщина средних лет вздрогнула и открыла глаза. Некоторое время она лежала тихо, прижав руки к груди, чтобы немного успокоиться и пытаясь отдышаться.
- Это всего лишь сон, - прошептала она тихо-тихо, чтобы не разбудить своего мужа. В горле у неё пересохло и ей всё же пришлось встать, чтобы выпить воды.
Она зажгла свечу и при тусклом её свете, стала осторожно наливать из стеклянного кувшин воду в стакан, стараясь производить как можно меньше шума. Женщина не заметила, что её муж не спит.
- Что тебе приснилось? - спросил он.
Женщина вздрогнула от неожиданности и едва не уронила тяжёлый кувшин, расплескав воду.
Она резко повернулась к мужу. В мятущемся свете свечи ей вдруг показалось, что на постели полулежит, опираясь на руки, совсем другой мужчина, тот что ей приснился. Но вот её муж убрал упавший на лицо волосы и снова стал её мужем. Любимым, любимым мужем.
- Мне приснился А., - ответила она, снова прижав руки к груди.
- И что же?
- Он меня убил.
Её муж вздрогнул и, сев на постели, протянул к ней руки.
- Иди ко мне.
Она отпила из стакана воды, там было немного и вернулась в постель. Муж крепко обнял её. Свеча вдруг затрещала, стрельнула струйкой черного дыма, замигала и погасла.
- Или... не меня. Я смотрела как бы со стороны, - сказала женщина несколько отрешённо, глядя куда-то в сторону. Она всё ещё была во власти кошмара.
Но муж её уже целовал её в шею, в плечо, в ухо. Целовал и шептал:
- Успокойся..., забудь..., это лишь во сне..., кошмарном сне...
Женщина вздрогнула, её снова посетило ощущение, что сейчас с ней А., это он ласкает её и утешает. Посетило и прошло.
Близость с мужем успокоила и утешила женщину, но не до конца. Ей был закрыть
глаза и спокойно уснуть. Но нет, всё же, её муж уж давно спал, а женщина долго лежала и всматривалась в темноту горящими от усталости глазами. Как же ей забыть...
Она была счастлива в своей жизни и своей семье, но иногда она не
Воспоминания нахлынули на неё внезапно и мощно, словно морской прибой и она почти утонула в них. Она забылась сном лишь на рассвете, но и там её преследовал призрачный и страстный шёпот из прошлого:
Любишь, любишь, любишь, любишь любишь или нет?...


Я закрываю глаза...
Я закрываю глаза и вижу своих родителей, своих школьных друзей, нет скорее приятелей. Друзей у меня не было. Себя пятнадцатилетнего, и конечно же тебя моя любовь.
Друзей у меня не было, благодаря весьма своеобразному, весьма старомодному воспитанию, которое мне дали мои родители. Да и сам я был

Был жаркий летний день и Фрезия-стрит, залитая солнцем, была тиха и пустынна. Лишь Иногда ветер срывал с деревьев жухлую листву и гнал её по пыльной мостовой. Дом номер 21 окружал небольшой сад и кованая ограда. В глубине, сада почти у самой стены дома в большом плетёном кресле. Она то читала маленькую книгу в матерчатом переплёте, то дремала. Около кресле лежала собака, белая с рыжими и коричневыми пятнами.
Завершено

18:41 

Доступ к записи ограничен

"Хей, детка, я теперь брюнетка!"
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

"Хей, детка, я теперь брюнетка!"
«Слава тебе, безысходная боль!

Умер вчера сероглазый король»

Желтофиоли, бархатцы и астры цвели под окном и пламенели всеми красками осени. Я сидела и смотрела на цветы, хотя дел было много. Окно было открыто, но ветер едва шевелил занавески. День был не по-осеннему жарким и душным. Впрочем, он вполне подходил для таких известий. Я подняла с пола газету и посмотрела на первую страницу. На ней была напечатана во всю ширину фотография нашего короля. Такой он красивый, в парадном мундире. И такой мёртвый, со вчерашнего дня.

Никто не знал толком, что произошло. Газетчики, по слухам, пытались подкупить полицейских и прорваться во дворец, но это им не удалось. И теперь по стране бродили самые нелепые слухи.

Нет, это невыносимо! Я встала и, отшвырнув газету, вышла на улицу. Ко мне тут же бросилась зарёванная соседка. Я поёжилась. Женщина она была хорошая, но простая, очень простая. Иногда она действовала мне на нервы.

Ах да, забыла. Позвольте представиться…. Хотя нет, не надо. Не нужно имён. Семья у нас небольшая — я, муж да дочка. Она у меня очень смышлёная. Ей девять лет. Сегодня она вернулась со дня рождения своей одноклассницы и улеглась раньше обычного. Ладно, пусть спит.

— Ох, да что же это такое делается! — голосила тем временем соседка. — Вот так средь бела дня! А он же такой молодой! Да на кого ты ж нас покинул?!

Она тяжело повалилась на колени в пыль. А я вдруг спохватилась, что стою с обычной своей лёгкой улыбочкой и киваю, как всегда слушала её излияния, слушала и обычно не слышала. Но сейчас её громкий голос бил меня по голове. Я попыталась поднять её и огляделась. Но улица была пуста.

Муж…. А что муж. Неплохой, надёжный, немногословный, работящий. Не пьёт. Многие о таком мечтают. А достался он мне. Работа у него тяжёлая, ответственная, часто приходится работать ночью. Но платят, что и говорить хорошо. А я так, на хозяйстве, как говорится. Шуршу потихоньку.

В горле у меня застрял ком. В груди что-то мелко дрожало. А в глазах не слезинки. Со мной всегда так, с детства. Как коленку разбить или вазу расколотить так слёзы, крик. А на похоронах родителей, они у меня умерли в один год, стояла как оловянная болванка. Потом, конечно же, были слёзы, крики…

Мне, наконец, удалось успокоить соседку и завести в дом, налить чаю. Благо чайник у меня всегда горячий. Она всхлипывала и шумно прихлёбывала. Прихлёбывала, а потом вдруг спросила:

— А ты чего такая спокойная?

Я замерла и чуть не выронила коврижки, которые доставала. У хорошей хозяйки всегда есть угощение к чаю. Я хорошая хозяйка. «Получше в горшочек, поплоше в зобочек…»

— Я… да я всегда... Знаешь, прочитала и по голове как будто обухом ударили.

— Да уж, — моя гостья поёрзала на стуле, придвинула чашку к себе. Она явно пришла в себя и собиралась со вкусом обсудить все версии произошедшего. Я проклинала себя за то, что привела её к себе, а не к ней. Вежливостью её не проймёшь, а невежливо я не умела.

Мой муж умел. Но его всё не было, а в моём состоянии я просто не могла…. Но тут к счастью, в окно кухни заглянул сын соседки.

— А мама у вас? — спросил он меня.

Соседка со вздохом встала.

Мой муж полицейский. И он до сих пор не пришёл за едой, за «тормозком», как он это называл. В основном это были горячие бутерброды с разной начинкой, но их всё же надо было приготовить.

Проводив соседку, я вернулась на кухню и принялась за готовку. Затем подмела гостиную и смахнула пыль. Потом села как была с метёлкой в кресло, да так и не встала.

Наш город большой — нарядные широкие улицы и проспекты, тенистые аллеи и парки, старинная архитектура, у нас есть на что посмотреть. Но наш район — это своего рода деревня в городе. И участки с домами тут стоят недешёво. Мы могли себе позволить это. По большей части полицейские, но встречались и клерки средней руки, и даже высококвалифицированные рабочие. В основном это были приезжие из деревень, и нравы у нас тут вполне деревенские. Улица наша называется Тополиной. И высажены на ней, как несложно догадаться тополя.

Мне нравится тут жить. Тихо, спокойно, кое-кто держит мелкую живность. Коз или там птицу, так что свежим молоком и яйцами, а то и мясом, мы обеспечены. И за небольшую плату. Правда до работы и до школы добираться далековато, но за всё приходится платить. Не так ли?..

А ещё в окрестностях нашего города находится королевский охотничий замок. Собственно это город вырос рядом с замком. Странное сочетание — фабрики и охотничий замок, с прилегающими угодьями, но что поделать, таковы времена. Впрочем, фабрики построены в другой стороне от замка и королевских охотничьих угодий.

Тик-так, тик-так. Тик-так. Почему же он не идёт? Где он? Понемногу темнело, а мужа всё не было. Я очнулась от дрёмы и, встав, пошла на кухню. Надо бы разогреть суп, всё же вредно питаться постоянно всухомятку.



«Вечер осенний был душен и ал.

Муж мой, вернувшись, спокойно сказал»

До чего же душно! Солнечные лучи потускнели, и комната наполнилась красноватым закатным светом. Наша гостиная расположена не очень удачно, окнами на запад. На улице по-прежнему было тихо и пусто.

Я просто стояла посреди комнаты и смотрела на улицу. Ветер всё также еле шевелил занавески, перебирал лепестки цветов, шелестел листвой тополей. Ком в горле у меня всё разрастался, ещё чуть-чуть и он задушит меня. Я не выдержала и расстегнула верхние пуговицы блузки. Не худо бы и корсет ослабить, но на это у меня не хватило сил.

Скрипнула калитка. Улицу пересекла соседка и, наконец, мимо окна прошёл мой муж. Я кинулась к небольшому диванчику и схватила шитьё.

Вот скрипнула наша калитка, вот он прошёл по двору. Скрипнула дверь, грохнули ботинки. Обычные звуки, почему я прислушиваюсь к ним сейчас? Почему я так напряжена? Почему?

Муж окликнул меня, вошёл в гостиную.

— Ты здесь?

Я несколько принуждённо улыбнулась ему:

— Вот решила немного пошить, пока солнце светит, но не могу. Всё из рук валится. Такая новость…

— Неудивительно.

Я встала, точнее подскочила. Подошла к мужу. Расправила ему воротник. Он неловко ткнулся мне в щёку. Я поцеловала его в ответ.

— Может, поешь? Ты ненадолго, я так понимаю?

— Да, — он устало потёр глаза.

— Пойдём на кухню, я разогрела тебе супу. И собрала тормозок.

Я заботливая жена.

Я зажгла свет, на улице порядком стемнело. Муж вымыл руки и сел за стол. Я налила ему суп, вынула хлеб. Налила и себе супу, весь день всё-таки без еды.

Сначала мы ели молча. Потом я подняла голову и увидела, что муж не ест и смотрит на меня.

— Хочешь знать подробности? — наконец спросил он.

— Я… — у меня снова перехватило горло. Если бы я что-то проглотила в этот момент, я бы задохнулась.

Я налила себе воды и медленно выпила, потом неопределённо пожала плечами. Пусть понимает, как хочет. Муж доел суп, вытер рот салфеткой и откинулся на спинку стула. Я собрала посуду и положила, почти уронила её в мойку. Нет, сегодня я не буду мыть посуду.

Вытерла тщательно стол… Я хорошая хозяйка.

Села напротив, потом спохватилась: чай же!

Заварила чай, и мы пили чай с коврижками, которые я так и не убрала. Я расспрашивала мужа как его дела на работе, о его друзьях и напарнике, о начальстве. Муж охотно рассказывал, иногда зевал. Спросил о дочке:

— А где…

— Спит. Уснула, что называется, с петухами.

Воцарилось молчание. Муж мой спокойно сказал:



«Знаешь, с охоты его принесли,

Тело у старого дуба нашли»

— Ты так спокойно об этом говоришь. А ведь…

— Я устал, — оборвал меня муж.

Я вспыхнула и опустила глаза, мы продолжали сидеть. Дверь в гостиную была открыта, и было слышно как тикали часы. Тик-так, тик-так, тик-так.

Я знала, о каком дубе говорит муж. Это было старое дерево, говорят, его лет триста, а то и все четыреста, посадил основатель династии. Живут ли дубы по четыреста лет? Я не знаю.

Мы встретились под этим дубом. Все трое.


* * *

После смерти родителей я переехала жить к тёте, которая работала в королевском охотничьем замке. Все перины, подушки, одеяла, постельное бельё — всё это находилось в её ведении. Кроме королевских принадлежностей, разумеется. Ими заведовали другие люди, но и без этого у тёти было много забот. Разумеется, я помогала ей.

В те годы почти не охотились, но замок должен быть всегда готов принять гостей. Тем более что иногда король и двор приезжали туда, чтобы просто отдохнуть и повеселиться. Такой вот загородный домик.

Я не осталась равнодушной к тому, что работаю не в особняке какого-то разбогатевшего выскочки, а в самом настоящем замке. В королевском замке. В замке, таком же, как в сказках. А где королевский замок, там и принц…

Иногда тётка отпускала меня погулять. Там же я и познакомилась с мальчиком, с сыном одного из конюхов. Моим будущим мужем. Можно сказать, я влюбилась в него. Слегка. А вот он в меня совсем не слегка.

Не сказать, чтобы у нас было много времени, но когда выдавалась свободная минутка, мы убегали на улицу. Особенно нам понравилось сидеть в густой тени Старого дуба. Именно мой муж впервые рассмешил меня, именно с ним я впервые поцеловалась. Возможно, мы так и так поженились бы, но…

Однажды летним днём, под вечер, мы стояли под дубом и над чем-то смеялись. А потом услышали чьи-то шаги. Мы обернулись и увидели его. Смех замер на моих губах.

Скажите, какая девочка не влюбится в красивого мальчика? Не назовёт его своим принцем? Вот и я влюбилась, назвала его своим принцем. Только я не знала, что он на самом деле принц. Наследный принц.

Серый цвет глаз — редкость в нашей стране. И если честно мне они не нравятся, редко встретишь красивые серые глаза. Но тот мальчик, что шёл к нам тогда, был красив. Послеполуденный солнечный свет мягко играл в его каштановых волосах, зажигал золотые огоньки в светлых серых глазах. Я даже не обратила внимания на то, как он был одет, хотя когда служишь во дворце, даже если ты девочка на побегушках, поневоле начинаешь это замечать.


* * *

При мысли о том красивом мальчике, с которым я гуляла по аллеям замкового парка в то сказочное лето, я почувствовала, как на глазах выступают слёзы.

— А что он там делал? — глупо спросила я.

— Откуда я знаю, — пожал плечами муж и отхлебнул чай из кружки. Он отвернулся и стал рассматривать стену над мойкой.

Оказывается, пока я предавалась воспоминаниям, он сам налил себе чай. Я встала и достала из шкафа большую фляжку.

— А как же ты пойдёшь по темноте? — спросила я, споласкивая холодной водой фляжку и вытирая её.

— Нас распустили по домам, чтобы мы поели и поспали, а потом заберут.

— А что ты не ложишься. Иди, поспи.

«Не мешай мне вспоминать».

— Я не усну. Как там насчёт чая?

Вообще-то мой муж любит кофе, но с кофе слишком много возни. Я занялась приготовлением чая, который он возьмёт с собой.

Я готовила чай и продолжала вспоминать.


* * *

Ох, это было самое сказочное лето в моей жизни!

Меня всегда удивляло, что моему принцу, его тайна продержалась недолго, разрешалось водиться с такими простыми ребятами как я и мой будущий муж. Правду я узнала гораздо позже, и она мне не понравилась. Но тогда я редко задумывалась об этом. Наши встречи были слишком редкими и драгоценными, чтобы тратить их на подобные гадания.

Поначалу мы встречались втроём. Мой будущий муж понимал, что проигрывает, но всё же не сдавался и отчаянно пытался вернуть мою любовь к нему, но это было невозможно. Мой принц затмил его в моём сердце как затмевает солнце утреннюю звезду. Связь мы держали с помощью записок, которые прятали в дупле Старого дуба. Нашего дуба, так мы его называли между собой.

Сначала я честно пыталась делить внимание между ними обоими, но, учитывая, что свободного времени у меня было мало и то, что я стремилась всем сердцем к одному из них.… Лето ещё не кончилось, а я и мой будущий муж делали вид, неумело, что вовсе и не знакомы друг с другом.

А потом лето закончилось…




«Жаль королеву. Такой молодой!..

За ночь одну она стала седой»


Я согрела воды и залила посуду в мойке горячей мыльной водой. Мыть я сейчас её не буду, но и отдирать засохшие остатки пищи мне тоже что-то не улыбалось. Закончив с этим, я обернулась и спросила:

— А как там королева?

— Она слегла. Жаль её.

— Да, жаль.

Как ни странно, я не солгала. Мне её было действительно жаль.

Я говорила, а перед моим мысленным взором вставала наша молодая королева. Моя соперница.

Среднего роста, в светлом платье. Пепельные волосы, уложенные в простую причёску, высокий белый лоб, голубые глаза… Вполне приятные черты лица. И главное манера держаться: простая и величественная одновременно. И так по мелочи: доброта, хорошее образование, знатное происхождение… Я присутствовала при встрече моего короля и будущей королевы. И видела, каким интересом зажглись его глаза. Не буду скрывать, меня это ранило.

Знаете, в сказках, да и в романах для горничных соперница главной героини всегда глупее, злобнее и уродливее. Видимо, я не главная героиня. Ибо наша молодая королева превосходила меня во всём. А может, дело было в том, что жить приходится не в сказке, а в реальной жизни.



«Трубку свою на камине нашёл

И на работу ночную ушел»


Голова думает, а руки делают. Я закрутила тщательно крышку фляжки. Обернула её толстой тканью и положила к бутербродам в сумку. И сказала мужу:

— Надень пояс из собачьей шерсти.

— Так принеси.

Я посмотрела на него. В тусклом свете лампы он казался каким-то больным, очень усталым. На бледном лице выступила тёмная щетина, круги под глазами. Меня вдруг охватила щемящая нежность и жалость к нему. Бедный он.

Все эти годы я была ему хорошей заботливой, но не любящей женой. Все эти годы он ждал, что я полюблю его, а я ждала, что мой король вспомнит обо мне и заберёт меня к себе обратно. Что ж… теперь не заберёт, не позовёт.

Я взяла с полки свечу, зажгла её и пошла за собачьим поясом. Может и тёплые носки взять заодно?..

В голове крутились обрывки мыслей, слов: «Нашли у Старого дуба…» «Я устал». У Старого дуба…. У Старого дуба…

А что мой король делал у Старого дуба? Зачем он пошёл к нему? Ведь охотятся обычно в лесах, далеко в стороне… Неужели его выманили? Скажем запиской. Но зачем? Ах да. Но кто?

«Я устал».

…сказал мой муж и посмотрел на стену над мойкой. Что он хотел там увидеть? Огненные письмена? Или стенка цвет поменяла?

Всё внутри меня похолодело от ужасной догадки. Я постаралась отогнать эти мысли. Нет, не мог мой муж сделать такое. Хотя причины у него есть… были. Но нет, не мог он, не мог!

Мне показалось, что муж позвал меня. Я распахнула дверцу шкафа, так что она скрипнула, поспешно вытащила пояс и поспешила уйти.

А почему не мог? Мой муж — полицейский, у него было время — ему дали два дня выходных, и вчера он пришёл тоже под вечер... Что он делал весь день?

Мой муж — полицейский, он знает, как правильно заметать следы. Как отвести от себя подозрения…

Нет, нет и нет. Мой муж слишком хороший человек для… для такого. Он такой хороший, что я иногда чувствую себя жуткой стервой за то, что не люблю его.

«Я устал».

Но ведь каждого, даже самого хорошего человека можно довести.

Совершенно некстати я вспомнила, как однажды в первый год нашего брака он разбудил меня поцелуем, как иногда делал мой король. Я улыбнулась и спросонья позвала по имени. Моего любимого, а не моего мужа. И тут же получила пощёчину. От мужа. Она окончательно пробудила меня.

Мужа я нашла в гостиной. Уже одетый в форменную шинель, он стоял у камина и что-то искал на каминной полке.

— Ты не видела… Что с тобой? На тебе лица нет.

Я пробормотала что-то невразумительное и тут же на него разозлилась. Но усилием воли взяла себя в руки.

— А почему ты не дождался пояса?

— Нам дали только час, и я уже опаздываю, — сказал он, бросив взгляд на часы. — Давай, я положу в сумку.

Час?! Прошёл только час?! А мне казалось, что весь вечер.

Я протянула ему пояс и посмотрела ему в глаза. В глаза убийцы. Убийцы? Или всё-таки нет? На какое-то мгновение мне померещилось, что он сейчас усмехнётся и скажет: «Ты думаешь, это я его убил?» Но мой муж ничего не сказал, а стал снова шарить на полке.

Наконец он отыскал на камине свою трубку, сунул в карман и, коротко поцеловав меня, вышел в прихожую. Я в оцепенении стояла и слушала, как он возится там. Грохнул своими ботинками, обуваясь, открыл дверь…

Я прокралась к окну и выглянула в щель между шторами, хотя понимала, что мой силуэт хорошо виден на фоне освещённого окна. Вот мой муж открыл калитку и вышел на улицу.

От других домов тоже кто-то шёл. Я уже упоминала, что на нашей улице живут в основном полицейские?

Муж ушёл, оставив меня одну с моими воспоминаниями и подозрениями.

Я вдруг обнаружила, что плачу, уткнувшись в штору.



«Дочку мою я сейчас разбужу,

В серые глазки её погляжу»

Я умылась на кухне и растёрла виски камфарным маслом, ничего больше не нашлось. В глазах немедленно защипало, и я несколько минут сидела, закрыв глаза и ни о чём не думая.

Это успокоило меня, и я принялась за позднюю уборку. Заперла входную дверь. Вернувшись в гостиную, стала наводить порядок там. Собственно весь беспорядок заключался в газетных листах и сбившемся коврике.

Взяв газету, я постаралась унять свои подозрения. Мало ли дел у моего мужа, я сама же знаю, что работа полицейского довольно тяжела, к тому же, он поступил на какие-то заочные курсы. Мой муж на хорошем счету, его рекомендовали на повышение, но образования у него не хватает.

А моего короля никто не выманивал. Мало ли в наших лесах старых дубов. Выманили, убили…. Может, это несчастный случай на охоте. Неисправное ружьё — и всё, привет…

Да, конечно же, неисправное ружьё у короля, старые деревья в лесу, за которым следили, в котором никто бы не допустил больных и слишком старых деревьев.

Меня снова охватили сомнения: может, это всё ложь, нет никаких курсов, может, мой муж уже давно не полицейский, может, он стакнулся с этими бомбистами, о которых то и дело пишут в газетах.

Я поняла, что додумаюсь сейчас невесть до чего, и стала собирать и складывать газетные листы. Может, в газете что-то будет, какие-нибудь предположения.

Но, к сожалению, это была проправительственная газета, и весь выпуск был по сути одним большим некрологом. Только на последней странице коротко сообщалось о результатах скачек, лотереи и прогноз погоды.

Я поневоле листала страницы, выхватывая отдельные фразы и рассматривая на фотографиях знакомых людей. Когда-то я могла их наблюдать воочию.


* * *

Сказочное лето кончилось, настала осень, и тётушка определила меня в пансион. Как сейчас помню, это был почти конец сентября, и я была единственной новенькой в классе. В пансионе я пробыла четыре года. Даже летние каникулы проводила там. Мне нечего вспомнить ни об учёбе, ни об одноклассницах. Отношения у нас были ровные, вроде бы подруги, а вроде бы и нет. Откуда тётя взяла средства на пансион? Полагаю, из своих сбережений. Мои родители не то чтобы были бедными, но и богатыми их было сложно назвать. Почти всё нажитое ими ушло с молотка, а средства пошли на похороны и оплату долгов. У моих родителей были сбережения, но совсем мало. Они не собирались умирать молодыми.

И вот в восемнадцать лет я, толком не знающая что делать дальше, возвращаюсь к тёте. Она приняла меня довольно тепло. Был как раз конец мая, и всё цвело.

На следующий день после приезда, я, пользуясь тем, что тётя прилегла после обеда — у неё был как раз выходной, выскользнула из дома и пошла к старому дубу, куда же ещё.

Я хотела просто посидеть под ним, повздыхать о былом. Но мне не удалось этого сделать. Когда я зашла за дуб, чтобы меня не видно было из замка, то увидела юношу, что сидел на корнях, совершенно не заботясь о своём дорогом костюме. Я, забыв как дышать, шагнула вперёд и под моей ногой хрустнула ветка. Юноша вздрогнул, поднял на меня взгляд и улыбнулся мне. Радостно и удивлённо.

Да это был мой принц, уже король, и мы встретились снова. Возможно, наша встреча была предопределена, а возможно и нет. Но я никогда об этом не задумывалась, мне было неважно.

В то сказочное лето, четыре года назад, самым большим, что мы могли себе позволить так это держание за руки и поцелуи в щёку при прощании. Но после нашей второй встречи мы наверстали, о да.



* * *

Я закрыла газету и опять посмотрела на первую страницу. Рыдания снова подступили к моему горлу. Серое изображение никак не поможет мне снова ощутить шелковистость волос под пальцами, сладость его губ, фотография не смогла передать даже оттенок его глаз. Но хоть что-то… Я вынула из набора для шитья ножницы и аккуратно вырезала фотографию из газеты. Хоть что-то.

Те два года, что прошли с нашей второй встречи вспоминаются мне как один бесконечно счастливый сон. Я часто тогда вспоминала сказку о Золушке. Как же, сиротка, служанка, ставшая королевой. А что думала я иногда в полусне, может и в жизни такое бывает.

В то время на всю страну гремела скандальная связь между неким графом, из самых родовитых, родовитей просто не бывает, и какой-то певичкой из оперетты. Ходили слухи даже о свадьбе.

«А чем я хуже?» — думала я. По счастью мне хватало ума держать подобные мысли при себе и ни с кем ими не делиться.

Я понимала, что максимум, на что я могу рассчитывать — это место королевской любовницы. И в те дни мне этого казалось достаточным.

Я забыла, совсем забыла, что Золушка изначально была дочерью богатого человека, а служанкой она стала лишь с приходом в дом мачехи. Да, я забыла, но мне об этом напомнили.

Разумеется, я уже была не девочкой на побегушках из бельевой. Теперь я числилась младшей фрейлиной королевы-матери, поскольку мой любимый был ещё не женат. Зачислить меня на эту должность оказалось неожиданно легко, это удивило, конечно, но несильно. Не тем у меня голова была занята.

Другим фрейлинам, я была, конечно же, не ровня. И мелкий титул, который мне для приличия был присвоен только это подчёркивал. Все при дворе это прекрасно понимали, но задевать меня опасались. На приёмах я появлялась как можно реже, да и тогда больше молчала и старалась не высовываться. В пансионе меня немного обтесали, но всё равно какое-нибудь словечко да выскакивало. Светские манеры, умение держаться я освоила, а вот речь, увы, мне не давалась.

Год прошёл, за ним другой. Скандальный союз графа и певички скандально же развалился, а меня к себе вызвала королева-мать.


* * *

Я сложила и убрала газету, спрятала страницу с фотографией. Может, я совершаю ошибку, сохраняя её, но я не могу иначе. Что ж, моего любимого короля я больше не увижу, но в его глаза я всё же могу заглянуть.

Все эти годы…. Все эти годы моя любовь к королю дремала, как дремала я сама. Да, я не жила, а спала с открытыми глазами. Я думала, что моя любовь умерла, и не было для меня больше смысла в этой жизни. Почти.

Я погасила свет в гостиной и со свечой направилась к комнате дочери. Давно было пора проверить, как она там. Да и мне так хотелось взглянуть ей в глаза и убедиться, что мой любимый всё же существовал на земле и оставил мне частицу себя.

Мой муж относится к моей дочери, так же как я отношусь к нему — спокойно, терпеливо, но без особой нежности. Он её не любит. Она его раздражает. У нас обоих карие глаза и каштановые волосы, но у моей дочери серые глаза. Это, как нетрудно понять, не делает нашу жизнь легче.


* * *

Итак, вызвала меня к себе королева-мать. После приветствия она предложила присесть. Я сразу почувствовала неладное.

Относилась королева-мать ко мне довольно прохладно. Разумеется, она была в курсе наших отношений. Все о них знали. Относилась без восторга, но не вмешивалась, и в тот день мне удалось узнать почему…

— Как ты знаешь, мой сын скоро женится.

Я кивнула в ответ. Конечно же, я была в курсе. Но не думала, что моя жизнь сильно изменится. Будем меньше видеться, вот и всё. Но королева-мать разрушила все мои мечты.

— Я была не в восторге от вашей связи. Но поскольку ты показала себя девочкой скромной и бескорыстной, я не стала вмешиваться. Решила дать моему сыну возможность нагуляться перед началом семейной жизни. Но ты должна понимать всякому овощу своё время, и вам пришла пора расстаться.

Она говорила, а внутри меня нарастала злость. Так вот что это было, а я думала, у нас любовь.

Я испытывала жгучее желание высказать, что думаю обо всём этом, отбросить её руку, которую королева-мать положила на мои руки, и гордо уйти, хлопнув дверью, но… Благоразумие победило.

Я лишь начала бормотать, что никак не помешаю, и многие ведь короли имеют фавориток. Но осеклась, увидев, как холодеет взгляд королевы.

Всё было решено, и мне оставалось лишь подчиниться.

Конечно, я могла бы попробовать повлиять на моего возлюбленного, моего короля. Но слова его матери посеяли во мне сомнения. К тому же, как я ни была поглощена своим чувством, я стала замечать, что мой король начинает охладевать ко мне. Я всегда была рядом, всегда влюблена, такое постоянство, пожалуй, могло ему надоесть.

У меня было время и возможность спросить его, кто я для него, — любимая женщина или, так, постельная игрушка, но я страшилась его ответа. Я сразу поняла бы, если он бы солгал.

Ах, какое это имеет значение сейчас!


* * *

Я тихонько зашла в детскую и замерла у постели дочери. Я была в нерешительности, с одной стороны, я хотела посмотреть ей в глаза. Но с другой стороны мне не хотелось её будить. Постояв немного, я всё же решила не тревожить её и просто зажгла от свечи ночник. Всё же легла она сегодня раньше обычного. Что же там, на дне рождения происходило?

Я уже хотела выйти, как моя дочь пошевелилась и открыла глаза.

Я поставила свечу на стол и села к дочери на постель.

— Ты чего не спишь? — спросила я, отводя с её лба влажные от пота кудряшки. В комнате было душно.

— Я выспалась, — дочь улыбнулась мне. — Дай мне попить.

Я принесла ей воды. Она села и стала пить, а я смотрела на неё, и меня снова начали душить слёзы.

— Мама, ты плачешь? — спросила меня дочь.

Я с трудом взяла себя в руки и сказала, жалко улыбаясь:

— Я плакала. Как услышала про … новость.

— Тебе так жалко короля?

— Да. И королеву.

— И мне их жалко.

Отставив стакан, она прижалась ко мне. Моя дочь не знает, кем ей на самом деле приходится король. Многие говорят, что она очень похожа на меня. Наверное, так и есть, но меня ведь не обманешь. Поэтому в нашем доме нет фотографий или портретов нашего монарха. Так, на всякий случай.


* * *

Дальнейшее я помню отрывками. Вот приехала невеста моего короля, вот нас ей представляют, вот я стою в церкви оловянной болванкой в толпе придворных и смотрю, как принцесса в подвенечном платье идёт к алтарю, к моему королю, чтобы выйти за него замуж.

Это сейчас я говорю о ней спокойно и даже жалею, но тогда я так её ненавидела! И платье её казалось самым уродливым на свете. Впрочем, оно мне кажется таким и сейчас.

Вот я подаю прошение об оставлении должности фрейлины в связи со вступлением в брак…. Вот я встречаюсь со своим будущим мужем…. Он уже давно не жил с семьёй. Меня всегда интересовало, нет, не как его нашли, но почему он согласился. Деньги? Старая любовь? Я спрашивала, но он отвечал очень уклончиво.

За несколько дней до свадьбы я сидела дождливым летним вечером и грустила в гостиничном номере. Поезд отправлялся рано утром. Мой жених не мог приехать за мной, я ехала к нему.

В номер постучали, я вяло поднялась и пошла открывать, недоумевая, кто это мог быть. Может, горничная что-то забыла?

Но это была не горничная. Это был мой любимый король в каком-то мятом несуразном плаще. Как, что, почему я не знала. И спрашивать не стала. Он закружил меня по комнате, шепча признания и прося прощения…. Я, конечно же, простила.

Это была наша последняя, прощальная ночь.

Поженились мы с мужем быстро, без помолвки и прочей возни. Всем знакомым, поражённым такими неожиданными переменами в его жизни, муж сказал, что у нас был роман, что мы виделись, когда он ездил к родителям, продолжавшим служить в замке. А внезапную нашу женитьбу объяснил «особой причиной». Что за причина выяснилось уже через месяц.


* * *

Моя дочь считает своим родным отцом моего мужа, и её огорчает его холодность. Она уже несколько раз спрашивала меня об её причинах, но я молчу. Это, пожалуй, лучшее, что я могу сделать в этой ситуации. Отговариваюсь, что такой уж он человек.

— Ложись, ты скоро заснёшь снова, — сказала я, ласково обнимая дочь.

— А пока не засну, буду читать при свете ночника, — тут же решила моя дочь, моё сокровище.

— Нет, милая, ты не будешь портить глаза.

— Что же мне делать тогда?

— Отца вызвали на службу, сама понимаешь, так что если не заснёшь, приходи ко мне и расскажи, как там было на дне рождения. Все-все подробности.

— Хорошо, — с улыбкой сказала дочь и поцеловала меня в щёку.

Я поцеловала её в лоб и встала с постели.

— Когда пойдёшь, засвети свечку от ночника.

— Хорошо, мама.

Я замешкалась в дверях. Может, надо было взять с собой дочь? Но, взглянув на неё, я увидела, что она уже уютно устроилась в своей постели, отвернувшись от ночника. И не решилась тревожить, не сегодня, не сейчас.

И вот я одна в тёмной спальне. Я не зажигаю света, раздеваюсь и разбираю постель на ощупь. Я разбита и так устала от этого дня, что кажется, упаду и усну. Но я знаю, этого не будет.

Вещи я бросаю впервые в жизни как попало.

Мне одиноко и страшно. Тишина давит на меня. Начинаю читать молитвы, но сбиваюсь несколько раз и бросаю это дело. Теперь я лежу тихо. Мебель и предметы смутно вырисовываются в полумраке. В окно светит то ли луна, то ли фонарь с соседнего участка. На мне нет корсета, но мне всё равно душно. Я встаю и как во сне иду к окну, открываю его.

И снова я в постели, лежу, изредка проваливаясь в дрёму, и жду рассвета, будто он принесёт мне какую радость. Может ещё выпить успокоительного?.. Надо бы, но я не встаю. Я лежу и жду.



«А за окном шелестят тополя:

«Нет на земле твоего короля…»


"Хей, детка, я теперь брюнетка!"
До сдачи романа оставалось две недели, а работы там было на месяц. Я была в отчаянии. Как застряла на середине пятой главы, так и ни с места. А эта поганка муза, моя муза, улетела и обещала вернуться через час, но уже который день и носа не кажет. Нет, я пыталась писать сама, без неё. В конце концов, я независимая современная женщина, успешный автор. Пора сбросить оковы музического рабства, даёшь свободу от Муз! Двадцать первый век как никак.

Но получалась шняга, которую отказывались читать даже мои друзья, эти безропотные жертвы моего вдохновения. То есть, я хотела сказать, преданные поклонники моего таланта. И, не выдержав, я даже стала сочинять объявление о пропаже. Оно получилось следующим: «Пропала муза. Рост сорок — сорок пять сантиметров, натуральная блондинка, с цветами в волосах; розовые с голубыми разводами крылья. Одета в синий мини-балахон без рукавов. На ногах синие тонкие браслеты с маленькими лазурными перышками. В руках что-то среднее между гуслями и арфой (лирой?). Особая примета: гладкий в цвет платья хвост с кисточкой на конце. Вознаграждение гарантируется». Но в какую газету я могла поместить это объявление без риска угодить в сумасшедшие?

И вот когда моя злость успела превратиться в беспокойство (всё-таки не чужая), а до сдачи романа, напомню, было только две недели, она-таки объявилась. Пьяная, растрёпанная и с татуировками на руках. Хорошо, хоть в виде розочек. И вот это меня должно вдохновлять?! Убейте меня лучше об стену!

- Привет… гик, — сказала поганка, виновато улыбаясь, и отключилась.

Я опущу, сколько трудов мне потребовалось, чтобы привести её в рабочее состояние. Скажу лишь, что мы снова поссорились. Сколько, в конце концов, можно терпеть эти пьянки! И эта зараза снова исчезла. А время, я напоминаю, шло.

Наконец, она появилась в более или менее нормальном состоянии. Когда я напряжённым голосом спросила, где она всё время шляется, моя муза из Евросоюза (прости, Господи) заявила:

- У меня, в отличие от некоторых, бурная личная жизнь!

Это невероятно! Какая может быть личная, а тем более бурная, жизнь, когда работа стоит! Потеряв терпение, я заявила, что с меня хватит, я подаю ходатайство в высшие инстанции, чтобы мне прислали другую музу, непьющую и трудолюбивую. Как, например, у Дарьи Донцовой, вот кто трудится день и ночь, день и ночь. Буквально спасу нет от неё…. Ой, о чём это я?


Так вот, наша трепетная нимфа, естественно, обиделась и снова исчезла. Ух, как она меня достала! Вечно заявится в самый неудобный момент, а когда надо, её не дозовёшься. Но я уже знала, как её приманить. Я взяла бокал и щедро плеснула туда коньяку. Нет, что вы, я не пью, так, попиваю…. Говорю, не пью я, а коньяк держу для друзей и медицинских целей. Но тогда я употребляю совсем чуть-чуть, обычно припахивает самую малость. Говорите, сильно припахивает? Ну, понимаете, я так волновалась, так волновалась, что высадила целую бутылку…, то есть, я хотела сказать, целый стакан. Но вернёмся к нашим баранам, то есть музам, то есть моей музе.

Как только она учуяла запах коньяка, эта пьянчужка, эта алкоголичка, гик, прошу пардону…. Так вот, она сразу же заявилась и собиралась высадить весь бокал, видно, ей не привыкать. Но я катифизи…, катифеси,… то есть ресите… рашите…, прямо заявила, что коньяк она получит только после десяти стро…, то есть страниц вменяемого текста. О, это очень важное условие. Иногда она мне такое диктовала, даже самый отъявленный графоман не смог бы придумать такого бреда. Ну, да ладно. Начали мы писать.

Естественно, бедняжка не выдержала. Она так просила, так просила, что я не выдержала, в конце концов, я ж не зверь какой, и плеснула ей в напёрсток. Ну, и сама пригубила чуть-чуть. Моя муза не любит пить в одиночестве, говорит, это попахивает уже алкоголизмом. Как я её понимаю!

Работа в тот день так и не заладилась (зато я докончила проклятую пятую главу и прикончила, то есть, мы прикончили, бутылку коньяку), но как мы душевно поговорили! Муза даже мне рассказала, почему у неё вырос хвост.

- Я пошла по кривой дорожке, все эти парни, клубы…. Выпивка эта проклятая, — она сдула прядь волос, упавшую ей на лицо, и грустно улыбнулась.

- Ты должна, ты обязана завязать с весёлой жизнью, — мудро сказала ей я.

Она вздохнула и сказала:

— Только после тебя.

Ну, не нахалка, а? Обвинять меня в алкоголизме, и это после всего, что я для неё сделала! Ну, да ладно. На следующий день мы встали рано, в полдень, выпили аспирину; алкозельцер такая шумная таблетка, знаете ли…. Запили рассолом и принялись творить. Ну, опохмелились чуток. А коньяк так чудесно вдохновляет, особенно на пустой желудок…. Ну, вот, моя муза бойко бренчала на своих лирогуслях, я бодро стучала по клавишам, приключения Терминана летели к концу….

- ?!!

- Ну, да, Терминана. Хотела его назвать Конатор, но это было слишком даже для меня…. Да вы почитайте, вы всё поймёте.

Так вот, на чём я остановилась? Ах, да, приключения Терминана летели к концу, но тут зазвонил телефон и безжалостно выдернул меня с этого, как его там, Парнаса. Это были вы. Я не могла противиться вашему зову, и вот я тут. Я торопилась, распечатала не всё. Теперь вы понимаете, почему у меня готово только пять с половиной глав из двадцати.

И ещё у меня маленькая просьба, дорогой редактор, может, вы добавите ещё месячишко к сроку, а? Обещаю, это в первый и… Что значит не в первый? Я думала, что в первый…. Ну, уж точно в последний раз. Точно-точно, честно-честно. А может, тогда сделаем не роман, а небольшую повествушку, а? Так сказать, приквел. А там, глядишь, и романчик у кого передеру…, то есть напишу. Ну, пллииииз. И муза моя завяжет, вот пару раз напьюсь, то есть напьётся, от души, и завяжу…, завяжет. Честное пионерское.

@темы: "Ориджиналы"

"Хей, детка, я теперь брюнетка!"
Дождь...

Затяжной осенний дождь стучит в маленькие оконца, стёкла в них толстые, мутные, с пузырьками воздуха по краям. В комнате темно, темно на душе и у человека, что сидит у камина и пьёт вино. Пламя камина мечется и трещит, багровый, словно воспалённый, свет образовывает неровный яркий круг. Но он лишь немного рассеивает темноту в комнате и никак не может рассеять темноту в душе у человека.

Звякает бутылка о край бокала, стучит мерно дождь в окна, жарко трещит в камине огонь. Жарко. Слишком жарко, яркий свет режет воспалённые глаза. Не выдерживает — человек встаёт и пересаживается за стол. Голова болит и кружится, а на губах — горький привкус. Запах дешёвого вина. Сегодня Лионель Савиньяк пьёт, чтобы забыться.

На столе лежит мятый лист бумаги, влажный, весь в пятнах. Лионель сжал его в руках. Ох, уж это письмо. Нет, ему сказали раньше — у дурных вестей длинные ноги. Но Лионель не поверил, не верил до конца, пока не пришло это письмо. Тогда не было времени, и он затолкал свои переживания в самую глубь души. Но теперь весь мир заливает дождь, и боль выползла, ядовитыми зубами впилась в сердце. Сейчас бы корпеть над картами, допрашивать пленных — да и мало ли дел найдётся? — а он сидит и вспоминает, вспоминает...

Громкий дробный стук капель. Лионель вздрагивает от неожиданности. Это ветер, просто ветер. Огонь режет воспалённые глаза, и мужчина опускает голову, трёт лицо руками. Локтём он задевает бокал, тот опрокидывается, катится по столу и замирает на самом краю. Недопитое вино вытекает тонкой тёмно-красной струйкой, капает на пол.

Савиньяк бездумно смотрит на стол. Словно кровь вытекает из раны... Он всё-таки напился. Вино творит с ним скверные вещи. Всё перед глазами расплывается, кружится, тонет в окружающем мраке. И лицо кажется каким-то мокрым. Он что, облился? Он протягивает руку и касается пролитого вина. Кровь, вино, вина... Но в чём же виноват он, Лионель Савиньяк?

А дождь всё идёт, усиливается, и вот мелкие капли просачиваются в щели плохо законопаченной рамы, стекают вниз, капают с подоконника. Кап-кап-кап. А вино лоснится и блестит в огненных отблесках, бежит кривой узкой дорожкой по деревянной неровной столешнице, тёмно-красное, словно кровь бежит из свежей раны. И тоже с края стола — кап-кап-кап.

Но Лионелю Савиньяку на это наплевать. Он тяжело наваливается на стол и засыпает тяжёлым пьяным сном. Тяжело, тяжело... Запах перегара смешивается с запахом сырости.



Розовое, розовое

Когда он посмотрел на Леонарда Манрика заинтересованно? Была весна, та самая пора, когда уже не холодно, но и особенного тепла нет. И был очередной тягучий приём у Марианны. Лионелю в тот вечер было скучно, в тот вечер его всё раздражало. И вино кислое, и хозяйка некрасивая и манерная. Впрочем Марианна быстро поняла его настроение и тактично оставила в покое после неудачной попытки завести разговор. Кажется, его настроение огорчило её. А барон Капуль-Гизайль со своими птицами всегда раздражал Лионеля. Но что поделаешь. Идти домой не хотелось, а в остальных местах Савиньяку было бы также тошно, если не больше.

И вот он прохаживался среди гостей с бокалом вина в руке, обмениваясь малозначащими фразами, немного посмотрел на игру. Лионель уже решил откланяться и безыскусно надраться в одиночку, когда поднялся какой-то шум, раздался чей-то смех. Савиньяк пошёл туда и увидел Леонарда Манрика. Тот как раз говорил что-то с крайне раздражённым видом какому-то щёголю. Нет, Манрик старался держать лицо, но маска невозмутимости то и дело шла трещинами. Недовольно кривились губы, щурились глаза.

И в каком же виде был Леонард Манрик! Он был с ног до головы одет в розовое. Розовым был камзол, розовыми были штаны и чулки с подвязками, розовые банты на розовых же туфлях. Да-да, того самого нежного, поросячьего оттенка, который так обожают блондинки из простонародья. Лента, стягивающая медно-рыжие пряди в хвост, тоже была розовой. И камзол, и штаны были обильно украшены кружевом, тоже розового цвета.

Лионель не удержался, прыснул. Он допил вино и отвернулся. Однако образ Манрика зацепил его. Он разговаривал с... кем-то, а в голове нет-нет да и мелькала мысль о том, как всё же идёт розовое рыжим людям. Как красиво блестели рыжие завитки на розовом бархате, как вилась мелкая прядь у виска, выбившаяся из хвоста Леонарда Манрика. Как этот самый бархат обтягивал его плечи, широкую грудь; камзол был пошит отменно и подчёркивал все достоинства фигуры сына тессория. А какие у Манрика оказались икры... Он явно не нуждался в специальных накладках, чтобы придать им привлекательную форму. И почему Лионель не замечал этого раньше? Да, странные мысли мелькали в голове капитана королевской охраны в отношении мужчины; несомненно, ему не стоило пить сегодня вечером.

Так или иначе, Леонард Манрик не ушёл. Савиньяк то и дело замечал светлое, розовое пятно то тут, то там. Зато скуки как не бывало. Они однажды даже столкнулись, и Лионеля вдруг охватила пьяная нежность, захотелось прижать к себе Леонарда, стереть с его лица это кислое выражение, разгладить складку у рта, стянуть дурацкую ленту с волос, ощутить вкус его губ... Его восхитительных розовых узких губ...

— Простите, граф, а почему вы на меня так смотрите? — выдернул из пьяных грёз Лионеля вопрос, заданный самим предметом мечтаний.

Савиньяк вздрогнул и очнулся. Он принял как можно более скучающий и надменный вид и сказал:

— Простите, господин Манрик, я не заметил вас. Замечтался.

Кто-то рядом, все лица смешались и тонули в каком-то тумане, сочно хохотнул. Мечтающий Лионель Савиньяк? Как смешно! И правда, смешно.

А Лионель жадно смотрел на Леонарда, вбирал в себя подробности. Волосы объекта растрепались и выбились из-под ленты, лицо зарозовело, стало почти красным: наверное, Леонард тоже напился. Ну чего он не уходит! Лионелю с каждой минутой, проведённой в обществе Манрика, всё труднее становилось держать себя в руках. Что за вино подают сегодня у Марианны? А может, в него что-то подмешали? Но кто, но что?

— А чего вы не уходите? — вдруг спросил Лионель, — не думаю, что вам приятно внимание... сегодня.

— Я бы с радостью, но пари есть пари, — усмехнулся криво Леонард.

Савиньяк оживился, стал что-то говорить, но Леонард неожиданно холодно осведомился:

— Я удовлетворил ваше любопытство, господин капитан?

— Да, но... — растерянно ответил Лионель и протянул руку, дабы ухватить за рукав Леонарда, но тот не дался.

— Тогда позвольте откланяться. — Леонард в самом деле коротко поклонился и ушёл. Савиньяк растерянно и обиженно смотрел ему вслед. Ну чего это он? Неужели что-то почувствовал? Какой же он... Манрик!

Это вопрос он задал чуть позже Марианне, оказавшись неведомым образом в её спальне.

— Ах, Лионель, — они были достаточно близко, хм, знакомы, чтобы куртизанка могла называть его по имени, разумеется, исключительно наедине, — вы смотрели на него таким взглядом... Куда делась ваша знаменитая выдержка?

— Это всё ваше вино, — пробормотал Лионель, заваливаясь на бок, — что вы туда подмешали?

Розовый цвет потом его преследовал повсюду: розы в вазонах, девушки в розовом на улицах и во дворце, какая-то картина, платок, выпавший из рук королевы, дурацкая брошка на груди у одной из фрейлин, физиономии большинства придворных... Однажды во время очередного совета Меча, стоя на своём посту, Лионель поймал себя на том, что бормочет себе под нос: "Розовое, розовое". К счастью, громкий голос ликтора заглушил его.

А может быть раньше, с того дня, когда он случайно подсмотрел гулянья Манриков в одном из городских парков, открытых исключительно для благородных особ. Что же занесло его туда? Стёрлось из памяти. Но как стереть из памяти беззаботный смех, и улыбку, и тёплый светло-карий взгляд, и волосы, блестящие на солнце? Да, больше всего в Леонарде Манрике Лионелю Савиньяку нравились волосы. Так и хотелось, до зуда, запустить руку в медную гущину, и перебирать, и трепать, и накручивать на пальцы блестящие пряди.

Леонард Манрик что-то, смеясь, рассказывал, подкидывал шарик в бильбоке, а Лионель всё смотрел на него, не в силах оторвать глаз, и в груди стало вдруг стало жарко и тесно. Леонард Манрик, кто бы мог подумать, что... Рядом с Леонардом вертелась ещё эта его племянница. Иоланта, кажется. Именно она заметила капитана королевской охраны, что-то весело закричала, чем и загубила восхитительный момент.

А Леонард.... А Леонард был жив, жив, жив...



Шёпот...

Звяканье упавшей бутылки, стук усилившегося дождя о стекло, шаги за дверью, возня и скребыхание мыши в углу. Или это в дверь скребутся? Все эти звуки и заставляют очнуться Лионеля от своего забытья. Он с трудом разгибается — от неудобной позы всё затекает, — откидывается на спинку стула, трёт глаза. Он сначала не понимает, где находится. Потом вспоминает.

Чудесный сон-воспоминание стремительно тускнеет, и Лионель снова оказывается в тёмной и сырой, несмотря на жар камина, комнате. За дверью слышится возня, осторожный шёпот. Не подавать признаков жизни? Всё равно не отстанут. К тому же, Савиньяк бросил беглый взгляд на пол, ему нужна была новая бутылка. Уж как-нибудь обойдутся без него вечерок. Тем более, что на ногах-то он ещё стоит, а вот мозги уже ничего не соображают. Неужели стареет?

Лионель распахивает дверь, почти ожидая: послышалось. Нет, стоят. Оба. Савиньяк собирается, говорит почти как обычно:

— Что случилось? Дриксы? Конец света? Депеша?

— Нет, мой маршал!

Лионель морщится: Сэц-Алану только на подмостках выступать.

— Тогда что в приказе «Не беспокоить» вам не понятно?

— Просто мы, — Давенпорт кривится и Сэц-Алан поправляется, — я решил узнать, не нужно ли вам что-либо.

Лионель незаметно хватается за косяк. Пол начинает качаться под ногами, перед глазами плывёт. Вот тебе и местное вино. Валит с ног даже маршалов. А запах какой от него сейчас идёт! Лицо Савиньяка искривляется в глупой пьяной усмешке. Давенпорт еле заметно кривится, отворачивается. Сэц-Алан мужественно терпит, ждёт ответа.

— Ещё вина. И не тревожить, даже если явится сам Леворукий!

И снова тёмная комната. Снова камин, снова уныло тарабанящий дождь. Как поливает. Лионелю становится вдруг страшно, ему не хочется быть одному. Он не хочет больше вспоминать. Сейчас он был бы рад и дриксам. Но в такую погоду и гуси могут утонуть. Что уж говорить о людях.

Пьёт маршал теперь прямо из горла, огонь в камине всё горит, по стенам мечутся тени. Зашуршали по стене обвалившиеся кусочки штукатурки. Завозилась, обманутая тишиной, в своём углу мышь. Но мыслями Лионель Савиньяк не здесь.



Тайна

Страсть к Леонарду Манрику стала «маленькой грязной тайной» Лионеля Савиньяка. Не то, чтобы подобных отношений не существовало, но об этом не говорили открыто и тем более не демонстрировали их. Да и потом, что позволено быку, то не позволено богу. Провинциальный дворянчик, который решил попытать счастья в столице, ещё мог декламировать, напившись, свои вирши о «рыжих кудрях и медовых глазах жестокого надорца». Сложно сказать, было это выражением серьёзных чувств или неумной шуткой. «Жестокий надорец», родившийся в приддском поместье, сверкал глазами, плевался ядом и раздумывал, вызывать на дуэль насмешника или нет. Над этой историей королевский двор потешался от всей души, впрочем недолго. До очередного скандала.

Лионелю Савиньяку было заказано проявлять подобные чувства к мужчине — к Манрику — прилюдно. Лионелю Савиньяку вообще запрещалось что-либо чувствовать. Он слышал, как какая-то фрейлина назвала его ходячей статуей. Лионель Савиньяк был заложником своего положения. Не то, чтобы оно его не устраивало, но иногда тяготило. В любом случае рисковать им ради мимолётной страсти он не собирался.

Он приложил все усилия, чтобы наглый дворянчик в столице не задержался. Все списки бездарных виршей были уничтожены. Сами вирши выучены наизусть. Ведь у Леонарда Манрика на солнце глаза становились, и правда, цвета мёда...

Лионелю было тяжело принять своё увлечение мужчиной. Помимо всего прочего, была ещё мать. Нет, Арлетта Савиньяк была умной женщиной, она не требовала от своих сыновей немедленной, прямо сейчас, женитьбы и внуков, однако, когда она приезжала в столицу и начинала расспрашивать Лионеля о его жизни, у неё становился такой ласковый ждущий взгляд — как у ребёнка, которому пообещали конфету, но которому хочется получить её прямо сейчас.

В один из редких свободных вечеров Лионель сидел с матерью в гостиной и пил шадди. Лионель — горький, без сахара, а его мать предпочитала сладкий напиток, со сливками. Они беседовали, как всегда, обо всём на свете. И Лионель расслабился, потерял бдительность.

— Скажи мне, ты влюблён? — спросила его мать внезапно. Лионель вздрогнул и едва не поперхнулся.

— С чего вы взяли, матушка? — придя в себя, спросил он.

— Ты так рассеян сегодня, — Арлетта немного лукаво улыбнулась сыну, — а это — первый признак влюблённости.

Вся атмосфера непринуждённости и уюта мигом испарилась. По крайней мере, для Лионеля. Кто ещё заметил мечтательность капитана королевской стражи? Он выпрямился в своём кресле и подавил желание зажать руки между коленями. Он всегда так делал в юности, когда начинал нервничать.

— Можно и так сказать, — осторожно ответил он и посмотрел на мать.

Разумеется, Арлетта не ограничилась этим. И Лионелю пришлось постараться, чтобы не выдать свою тайну. Ледяная невозмутимость не держалась на его лице в присутствии матери. Вообще в её обществе он частенько себя ощущал упрямым подростком, каким не был уже много лет. Лгать матери ему не хотелось, но и говорить правду — тоже. Он знал, известие о его... увлечении поразит её в самое сердце. А сердце матери надо беречь... Жаль, не всегда получается.

Арлетта мягко, но настойчиво посмотрела на него, и Лионель принялся сочинять на ходу.

— Ты уже объяснился с ней?

— Нет, мама. Я не думаю, что моё признание её обрадует.

— Она замужем? И так любит своего мужа?

— Нет.

«Нет, мама, она не замужем. Ей это вообще не грозит. Потому что она мужчина и зовут этого мужчину Леонард Манрик. И скорее всего он мне даст в морду, если я вдруг предложу ему прогуляться при луне».

Лионель представил рассерженного Леонарда и чуть не рассмеялся вслух. Манрик всегда так смешно возмущается.

— Я не уверен, что это серьёзное чувство, а не мимолётное... увлечение.

— Ты боишься спугнуть своё чувство признанием? Ах, какой же ты ещё мальчик! Если чувство крепко, то разве оно пройдёт если его открыть любящему сердцу?

— Видите ли, матушка. Я вовсе не уверен в ответных чувствах ко мне. К тому же, — Лионель чуть помедлил, подбирая слова. И тут его озарило.

— И, потом, её семья будет вовсе не в восторге, если я вдруг начну за ней ухаживать, — сказал он, откидываясь снова на спинку кресла.

Леопольд Манрик точно сляжет, если вдруг за его сыном начнут ухлёстывать, как за какой-нибудь девицей. Арлетта, услышав это, задумалась, нахмурившись, кто эти нехорошие люди, которым не нравится её сын. Лионель чуть расслабился и начал напряжённо размышлять, как бы вывернуться из щекотливой ситуации. И где же Эмиль, где его кошки носят? Арлетта тем временем пошла на хитрость.

— Как она выглядит, эта девушка?

Лионель принялся описывать первую пришедшую на ум девицу:

— М-м-м, она рыжая, знаете, такой медный оттенок, глаза светло-карие, кожа белая. Не низкая и не высокая. Откуда-то с севера. Её фамилия на слуху, вы её слышали.

Арлетта задумалась. Рыжая, с севера, громкая фамилия... Неужели...

— Ты имеешь в виду старшую девочку Манрик? Иоланта, кажется, — уточнила она.

— Да, именно она, — поспешно согласился Лионель.

Опять Манрики. Никуда ему не деться от Манриков. На самом деле Иоланту Манрик — хитрую, пронырливую су... девицу, настоящую Манрик — он, скорее, недолюбливал и старался держаться от неё подальше, от её хитрых проницательных глаз...

— Я просто уверена, что вы... — начала говорить Арлетта и сжала руки сына в своих, но тут распахнулась дверь, и в гостиную ворвался подвыпивший и весёлый Эмиль.

Да, у Лионеля Савиньяка была тайна. Тайна, которую не доверишь друзьям, даже самым близким, не расскажешь родным. Тайна, которая быстро перестаёт быть тайной для проницательных людей и рыжих девиц. Иначе зачем Росио в личном письме вдруг вскользь замечать, что он, пожалуй, оставит Леонарда Манрика в Тронко, при штабе? А рыжие девицы скромно и благоразумно молчали.

В любом случае Лионель Савиньяк не был из тех, кто томно вздыхает и любуется объектом своей страсти издалека. Однако он всё же не решался заговорить с Леонардом Манриком о своих чувствах. Отчасти из-за страха насмешки. О, средний сын тессория, генерал от инфантерии Леонард Манрик умел, под настроение, проехаться по своему противнику. А между Манриками и Савиньяками давно не было дружбы. Кроме того, Лионель не имел ни малейшего понятия, как заговорить с мужчиной о... о... таком. Будь Леонард дамой... Иногда Савиньяку и снилось, что Манрик превращается в весьма жеманную и пугливую даму, тут уж Лионель не терялся. Но наяву всё было не так.

Наяву Леонард Манрик быстро выводил его из себя. Наяву Леонард Манрик будил в Лионеле Савиньяке всё то тёмное, что было в его душе. Наяву Леонард Манрик сводил с ума. До дрожи хотелось прижать его к себе, уткнуться в шею и... и получить по почкам, или куда там Манрик сможет достать. Отношения между ними сложились неприязненные и натянутые.

Не то, чтобы они виделись часто. Пожалуй, это было и к лучшему. Но всякий раз Лионель скучал по Леонарду и радовался про себя, заметив в толпе придворных рыжую макушку своей тайной любви. Но однажды он понял, что дальше тянуть нельзя. И он решился.

После многократных раздумий Лионель решил, что лучше, если они встретятся на нейтральной территории, подальше от любопытных глаз. Например, у Марианны. Если он вдруг нанесёт визит прекрасной куртизанке, кого это удивит? Ведь у них была когда-то длительная связь. Сложнее всего оказалось с Леонардом. Он как будто почувствовал что-то. В первый раз не пришёл. Однако Марианна была очаровательно настойчива, и вот, придя в дом четы Капуль-Гизайль, Лионель увидел в их гостиной скучающего и весьма уже раздражённого Леонарда. Рядом суетился хозяин дома, как никогда похожий на кругленькую морискиллу в парике.



Рыжие листья

Лионелю становится холодно и он перебирается ближе к огню. Пить больше ему не хочется, выпитое просится назад. Он подносит бутылку к глазам. Бутылка его наполовину полна, вина в ней мутное от взболтавшегося осадка. Мутно и на душе у Лионеля. Кто сказал, что все печали можно залить вином? Только не Лионель Савиньяк.

Лионель растёр лицо руками. Мысли путаются, тонут в мутной глубине одурманенного сознания. На смену унынию приходит ярость, хочется идти и драться. С кем, почему? Неважно. Ему можно. Ему всё можно. Он же ходячая статуя, бездушная сволочь, отродье Леворукого... Как ещё его называют? Сбежать бы. Сбежать бы от них в рыжий осенний лес... Нельзя, нельзя. Да и нет больше этого леса. Сорвал ветер, сбил дождь с веток на сырую землю рыжие листья. И они потускнели, потеряли свою яркость, стали бурыми, словно запёкшаяся кровь... Ничего, когда он малость проспится, будет им Леворукий.

Лионель даже с трудом приподнимается, но отяжелевшее от вина тело не слушается, падает обратно в кресло. Выскользнувшая из рук бутылка звякает, качается, но не падает. Мужчина снова забывается пьяным сном, съезжает в кресле, его голова клонится набок. Из своего угла выбегает осмелевшая мышь, нюхает воздух. В комнате пахнет отвратно.



Потом

Гостиная, в которую проводили Лионеля, была большая, светлая, обставленная с большим вкусом. Когда лакей проводил его туда и забрал принесённые цветы, в комнате уже располагался Леонард Манрик, а хозяин занимал его беседой. Манрик сидел на софе, положив согнутую ногу на другую. Капуль-Гизайль примостился в кресле сбоку и рассказывал последние сплетни. Взгляд Леонарда был пустым, он лишь иногда что-то односложно бурчал в ответ. Перед ними на столе стоял поднос с угощением и вином. На одном из столиков стояла ваза, в которой находился роскошный букет чайных роз. Почему-то он показался Лионелю неуместным в этой комнате.

Увидев нового гостя, барон вскочил и довольно убедительно удивился его приходу. Губы Лионеля чуть дрогнули при виде барончика, как он презрительно называл про себя хозяина этого дома. Он не мог не презирать человека, торгующего своей женой, или кто она ему. Нет, это не мешало Лионелю пользоваться благосклонностью прекрасной Марианны, но тем не менее. Увидев Савиньяка, Леонард оживился. Он поднялся с софы и начал торопливо прощаться. Но его никто, конечно же, не отпустил.

— Останьтесь, Леонард, — сказал Лионель, заступая дорогу, — или вы боитесь меня?

Леонард Манрик вскинул подбородок:

— Я не боюсь вас, граф. Я просто не хочу вас видеть.

— А я хочу вас, — голос Лионеля прервался.

Нет, не так, хотел Лионель сказать о своих чувствах Леонарду. Но судя по выражению лица Манрика, тот всё понял правильно.

В комнате воцарилось неловкое молчание. Густой солнечный свет лился из больших окон, благоухали чайные розы, щебетали морискиллы в отдалении. Барон что-то пробормотал о флейтах и оставил их одних. Некоторое время мужчины не двигались. Глаза Лионеля беспокойно рассматривали Леонарда. Он был сегодня в зелёном. Зелёный камзол, золотые пуговицы и отделка. Такие же штаны. Правда, чулки и туфли сегодня на нём были обычных цветов: белые и коричневые соответственно. Ярко блестели пряжки. И бледное лицо, и медные волосы, небрежно завязанные чёрной лентой. Всё Лионель запомнил. И понял, что никогда не отпустит Леонарда Манрика.

Сам Манрик смотрел куда-то поверх плеча Савиньяка, наблюдая как пляшут пылинки в солнечном луче. Лишь слегка полуоткрытые губы и учащённое дыхание выдавали его состояние. К пению птиц присоединилась флейта.

— Я... я не разделяю ваших склонностей, — наконец сказал тихо Леонард. — И попрошу впредь не называть меня по имени. Мы с вами на брудершафт не пили.

Нет, Лионель понимал, что этим всё и кончится, но всё равно в его душе нарастала обида, будто что-то Манрик ему пообещал, а теперь отказывается. И вместе с тем появилось упрямство, желание подавить, завоевать. Нет уж, так просто он не отступится.

Леонард попытался обойти Лионеля, но тот схватил его за запястье, сминая кружево манжет. Запястье тут же напряглось, Манрик молча дёрнул руку, подавляя желание прошептать: «Отпустите». Хватка у Савиньяка была, что и говорить, железная.

Леонард нервно дёрнулся. Вот попал он в историю. Он снова взглянул в глаза, чтоб его, Савиньяка и понял, что тот так просто не отступится. Сердце у Манрика заныло: ну почему он, почему это ему так не повезло. Почему Савиньяк, этот кошкин сын, обратил внимание именно на него?

— Мы ещё выпьем, Леонард, на брудершафт, — сказал Лионель, криво улыбаясь.

Манрик нервно покосился на стол, где ещё стояли графин и бокалы с недопитым вином. Лионель чуть ослабил хватку и неловко погладил запястье Леонарда большим пальцем:

— Не сейчас. Потом.

Он разжал пальцы и посторонился. Леонард поспешил уйти. Лионель же упал на софу и налил себе вина. Он осушил бокал в два глотка и некоторое время сидел, часто дыша. В его крови горел огонь. Потом...

Потом была дуэль из-за этой сахарной милашки — Селины Арамоны.

Сверкали на солнце, скрежетали и звенели, сталкиваясь, клинки, всё тело гудело от напряжения, кипел в крови азарт, на губах чувствовался солёный вкус пота. День был жаркий. Леонард Манрик погонял тогда Лионеля Савиньяка. Был момент, когда он почти... Но нет, победил Лионель Савиньяк. Конечно же, было бы странно, если наоборот. Всё-таки лучший друг Ворона не мог быть посредственным фехтовальщиком, не мог проиграть абы кому.

Дрались они до первой крови, Лионель проткнул Леонарду плечо. И эта победа, когда он смотрел как морщится Манрик от боли, зажимая рану, как темнеет рукав его рубашки от крови, наполнила Лионеля неясным предвкушением.

Потом Лионель Савиньяк уехал, подчиняясь приказу, на север.

Потом Леонард Манрик отправился на юг, в Эпинэ, подавлять восстание.

Потом...

«Потом» превратилось в «никогда».



В Закате

Короткое забытьё освежило Лионеля, и в голове немного прояснилось. Он сидит и ворошит прогоревшие угли в камине. Мысли медленно кружатся, словно опавшие листья на поверхности озера или лужи. Хотя после сегодняшнего дождя многие лужи похожи на озёра. В Эпинэ тоже шли дожди, когда Симон Люра застрелил Леонарда Манрика и перешёл на сторону Ракана. Лионель от всей души надеялся, что Леонард погиб сразу, а не лежал в грязи, всеми брошенный, и умирал, умирал... Как невыносимо это представлять!

Лионель откидывается на спинку кресла, выронив кочергу. Он снова хватается за бутылку, подносит ко рту, но к горлу подкатывает тошнота, и он раздумывает пить. Но бутылку на пол не ставит, вертит в руках, гладит бок. Люра, Люра... Пальцы с лёгким скрипом скользят по гладкому стеклу бутылки. Останься Савиньяк в Олларии, «перевязью» мерзавец бы не отделался. Он вообще пожалел бы, что на свет родился. Что ж, они ещё встретятся. В Закате. А пока пожалеют о своём появлении на свет другие.

Его мысли перескакивают с места на места. Леонард мёртв, но остальные Манрики очень даже живы. И старик-тессорий и его оставшиеся сыновья — Фридрих и Арнольд. Ещё бы, лицо Лионеля исказила злая гримаса, этих из столицы не выманишь. И выводок Фридриха: Иоланта, Константин, Лионелла и Леопольд — перечислял про себя Лионель, загибая пальцы. Иоланта...

Он честно постарался припомнить, как она выглядит, эта Иоланта. Но лицо её упорно тонуло в тумане. Помнилось лишь, что она рыжая и у неё светло-карие глаза. А может, жениться на ней? Не сейчас — потом, когда закончится эта война. Излом... Или когда выпадет достаточно длительная передышка, чтобы найти эту девушку и жениться на ней. А вдруг она будет уже замужем? Лионель хмурится при этой мысли, но потом пожимает плечами. Что ж, есть ещё Лионелла. Забавно будет звучать. Лионель и Лионелла Савиньяк. Почему-то маршалу важным кажется сейчас взять в жёны именно девицу из семьи Манрик. Сколько же крови попила у него эта семейка в своё время! Это будет... Да, своего рода, компенсацией.

Успокоившийся Савиньяк зовёт своего адъютанта. И вот в комнате никого. Лишь поблёскивают в густеющей полутьме пустые бутылки, из угла доносится снова осторожная возня мыши да стучит в окна снаружи дождь. Меркнет и без того тусклый день. Ему на смену идёт ночь. Кому-то она несёт бессонницу или кошмары, а кому-то покой и сладкий сон.

@темы: " "Фанфик, "Отблески Этерны, "ОЭ-обзоры

"Хей, детка, я теперь брюнетка!"
Тёмная комната. На постели двое. Мужчина и женщина. Они обнажены, в комнате натоплено, так что почти невыносимо.
Вздохи, бормотание. Губы мужчины скользят по белому точёному плечу женщины. Он обнимает её, прижимается. Женщина лежит тихо, лишь иногда её тонкая рука поднимается, гладит худую, но мускулистую спину мужчины, и снова падает бессильно на смятую простыню. Лишь иногда она шевелится, раздвигает ноги, судорожно вздыхает. Глаза её закрыты, она мечтает о другом.
Мужчина охвачен страстью, охвачен желанием. Он не смотрит в лицо женщины, он не целует её. Лишь иногда он проводит рукой по её щеке. Лишь иногда он смотрит в её лицо. Но глаза женщины по прежнему закрыты. И он снова опускает глаза, снова скользит губами по лебединой шее, утыкается лицом в её грудь. Тогда она шевелится, прижимается к нему. К нему ли? Её пальцы зарываются в его волосы, в его прямые чёрные волосы, в его прямые чёрные жесткие волосы. Глаза чуть приоткрываются, блестят в полутьме, губы шевелятся. Она дёргает его за волосы вверх. Мужчина удивлён её пылом, но подчиняется. Поцелуй, ещё один. Насколько хватит дыхания. Синеватый свет луны косо падает на кровать из щели между небрежно задёрнутыми шторами. Жарко.
Женщина стискивает бёдра мужчины ногами, изгибается. Он не против, очень даже не против. Толчок, ещё один. Даааа...
Он утыкается куда-то в ключицу женщины. Он весь в поту, влажные чёрные волосы липнут к коже, но это не важно. Он стонет, не смог сдержаться. Она так покорна, эта женщина, она так прижимается к нему, её лоно так гладко, так влажно, даже мокро, так... Это сводит мужчину с ума, он из всех сил держится, хочет продлить ощущение как можно дольше. Он забывает обо всём. Но нет, ещё толчок, и ещё. Его тело дрожит в напряжении удовольствия. Он снова стонет. Хорошо так, что почти невыносимо...
Женщина под ним ёрзает. Она отворачивается, кусает губы, чтобы не выкрикнуть, не прошептать имя, чужое имя. Ей тоже жарко и тело мужчины, её мужа, давит своей тяжестью. Но тяжесть эта ей неприятна в отличие от той другой. И всё же ей приятны прикосновения и поцелуи. Не раздражают так сильно сегодня. Может привыкает? Да и это пот струится по её раскрасневшемуся лицу. Только пот. Забыть.Забыть обо всём. Думать о теле, только о теле. Она старательно трётся о тело мужчины своим телом. Болезненное наслаждение начинает накатывать потихоньку. Если бы он только не мял так сильно её грудь!
Наконец внутри ощущаются толчки, и муж дёргается, стонет почти ей в ухо. Женщина облегчённо вздыхает: на сегодня всё. Наверное.
Мужчина продолжает сжимать в объятиях свою жену. Как приятно, как волнующе держать её в объятиях. Он всё ещё не мог поверить,что она здесь с ним, живая, настоящая. Не сонное видение, не... Женщина чуть шевельнулась. Он, опомнившись, вышел из неё и сполз на бок от неё, не разжимая объятий. Уткнулся в её волосы, в её прекрасные волосы. Всё было прекрасно в ней. Знал бы он раньше, как она прекрасна...
Уснул. Его жена тоже закрывает глаза, но сон не идёт к ней. Снова открывает глаза. В них тоска.
«Fritz, Fritz» - шепчет она , смотря отрешенно на неровно задёрнутую шторку.
Но Фрица не было. А кто был? Женщина смотрит на вроде бы спящего мужа и быстро отворачивается. Глаза бы на него не глядели!
Она встаёт и, завернувшись в простыню, всё равно та упала с кровати, подходит к окну. Как же здесь жарко! Женщина откидывает с лица прядь волос и трясёт раму окна, чтобы открыть. Не получается. Ничего у неё не получается! Кусая губы,женщина прислоняется лбом к холодному стеклу. На горячую щеку снова падает прядь волос. Она накручивает прядь на палец и с силой её дёргает. Это из-за волос она попала в такую переделку!
Она кривит губы. Переделка! Какое грубое, некрасивое слово! И не очень точное. Из переделки-то можно выбраться. Если она конечно точно поняла смысл этого слова. А вот выберется ли она из этого... капкана? Проклятье какое-то, а не город. Мысли путаются. Женщина смотрит в окно на луну, на снег, что искрится в лунном свете, и в свете фонаря напротив. И думает, и вспоминает. Она не замечает, что простыня сползла с плеч, что по её лицу текут слёзы. Она не замечает, что её муж не спит.

огда они все были виноваты. Особенно, как утверждали, принц Фридрих. Это он послал Западный флот в тот злосчастный рейд к Хексберг, это он мутил воду, это он развалил армию, это он разорил казну. Особенно доставалось Фридриху за потерю Западного флота. Гудрун всё это слышалась и бесилась. Сначала она кричала, доказывала что-то. Потом обессилела. И лишь молча скрипела зубами, слыша как поносят её мужа. Разумеется, если бы авантюра удалась, все пели совершенно по-другому. Знание этого раздражало сильнее всего.
Фридрих злился, Фридрих пил, Фридрих не обращал почти никакого внимания на жену и Гудрун это сильно задевало. Она привыкла быть самой красивой, затмевать всех. Высокое положение, внешняя красота принадлежали ей по праву, удача всегда улыбалась ей. Фридриху тоже, он тоже был красив и высокороден, он был равен ей и она любила его за это. Она думала, да и все окружающие, может быть включая самого Фридриха, что она его любит только за это. И любить стоит лишь за это. Да любить принца Фридриха принцессе Гудрун было легко и приятно.
Выдерживать первую опалу мужа было непросто. Она не выглядела таковой. Подумаешь отправили из столицы "поправить здоровье". Гудрун тогда никуда не поехала. Нет, она понимала как это выглядит, но не поехала. Не могла она себя заставить это сделать. Ей казалось, что она будет там похоронена заживо. Фридрих был конечно уязвлён, но не удивлён. Не зря он всегда со смехом сравнивал цвет глаз жены с весенним синим льдом. Впрочем, Гудрун скоро стало скучно без него, конечно были поклонники, был в конце концов Вернер. Но ей было с ними скучно. Ей они надоели, эти... эти паркетные шаркуны. Душу томила неясная тревога, хотелось... хотелось... Чего-то иного.
Возможно она привязалась к мужу. Он при всех своих недостатках хорошо понимал её. Ей было с ним интересно.
К тому же Гудрун не хотела этого признавать, но время было неумолимо. Ею восхищаются, её красота сияет как никогда.Но замуж Гудрун выходила в двадцать восемь, сейчас ей тридцать два. И восторги окружающих были какие-то...вымученные, сколько раз Гудрун ловила момент, когда комплимент говорили ей, а глаза говорившего скользили по залу в поисках кого-то... посвежей. Отец опять рядом, он всегда её баловал и любил. Но отец не вечен. И кто её ещё любил? И красота скоро потускнеет. Да и он не раз и не два намекал, да что там. Прямо говорил, что пора пора уже подумать о ребёнке, о наследнике. В общем Гудрун собралась и отправилась к мужу. Да прилепится жена к мужу или как там правильно. Хотя Гудрун не сильно уважала Эсператию, но не отрицала, что там написано много умных вещей.
Ей удалось помирить отца и мужа и добиться возвращения последнего в столицу. Наследника так и не случилось. И это вселило в сердце женщины, молодой женщины тревогу. Она теперь часто стояла у зеркала и вглядывалась в своё отражение. Неужели её красота с изъяном? Или дело в Фридрихе? Но тут до Дриксен дошли известия о смуте в Талиге и стало ни до чего. Фридрих рвался в бой, Гудрун его всецело поддерживала. Хотя и чувствовала какие-то сомнения. Всё-таки Излом и творилось, что-то странное вокруг. Но, и вот тут Гудрун всегда горько смеялась, вспоминая, в бой рвался не только Фридрих. О нет, многие при дворе живо смекнули, что можно половить рыбку в мутной воде.
Были, были и противники войны, партия мира. Против были и некоторые военные, особенно адмирал Кальдмеер, во всяком случае они были против войны именно сейчас, но голос их был не услышан. Ну в самом деле, как можно прислушиваться к мнению какого-то сына оружейника. Гудрун сама его высмеивала. Именно она и предложила его кандидатуру, когда решался вопрос о командовании флотом.
Не то, чтобы больше не нашлось у Дриксен адмиралов, но Кальдмеер был тем удобен, что к партии Фридриха и Гудрун никогда не принадлежал и в случае неудачи... Всегда нужно учитывать, что что-то пойдёт не так. В случае неудачи его легко будет сделать козлом отпущения.
Так говорила принцесса Гудрун своему мужу.
-О чём ты говоришь, дорогая? — смеялся он и целовал её. — Удача всегда с нами.
Гудрун улыбалась, но как-то без воодушевления. Её грызла тревога. Или это было предчувствие? Она ждала неудачи, но и не представляла какой она чудовищной будет.

А потом всё понеслось и закрутилось. Неожиданный разгром и потеря Западного флота сильно ударил по положению принца Фридриха и его жены. Именно на них навесили всех собак. Люди, потерявшие сыновей, проклинали и поносили их обоих, все знали, что принцесса Гудрун принимает активное участие в государственных делах. Простые дриксенцы поносили ставшую одиозной пару и ничто, никакие свирепые запреты не могли им помешать.
Гудрун было плохо, отчаянно плохо. Тревога, однажды поселившаяся у неё в душе, никуда не исчезла, но лишь росла с каждым днём. О нет, принцесса не сидела сложа руки. Она многое сделала, чтобы уберечь, выгородить близких ей людей. С Фридрихом у неё получилось. С Вернером нет. Ну не то, чтобы он сильно ей нравился, Вернер фок Бермессер. Однако ей многое в нём импонировало, он умел быть ненавязчивым, он понимал, когда что ей сказать и когда нужно уйти. Этого умения, назовём это чувством такта, не доставало многим. К тому же он был просто красивым мужчиной. Иногда Гудрун подумывала о том, не взять ли его в любовники. Да у неё были любовники, у Фридриха были любовницы. Что было в Фридрихе хорошо так это то, что он не мешал ей жить как ей хотелось. Однако Вернер был, не сказать другом, но довольно близким к мужу человеком и это было опасно. И потом, вдруг ещё зазнается?
Чего Вернера понесло вслед за молодым фок Фельсенбургом и опальным Кальдмеером, Гудрун не понимала. Впрочем, Фридрих ей сам сказал потом, что это был его приказ. Гудрун не поняла его.
-Зачем? Почему именно Вернер должен их ловить?
-Мне не нравится, что вы в последнее время так сблизились. - ответил Фридрих.
-А тебе не кажется, что сейчас не время для ревности? Ты что не понимаешь, что нам сейчас нужен любой союзник? - нервно фыркнув, спросила Гудрун. - Мне это не нравится.
Фридрих, прищурившись, смотрел на неё, а потом сказал:
-А мне не нравится твоё беспокойство за него. Ты с ним спала?
-Нет! Вот именно с Вернером я не спала!— выкрикнула, не сдержавшись, Гудрун.
-А с кем? С кем ты спала?
-Я не понимаю с чего вдруг такая вспышка ревности?
-С кем ты спала? — повторил свой вопрос Фридрих.
Гудрун смотрела в на мужа гневно и непонимающе. Что же на него нашло? Её так и подмывало перечислить всех своих любовников, но что-то её останавливало. То ли злоба в глазах мужа, то ли...
«Не надо. Не сознавайся. Вам так мало осталось быть вместе» — молил тонкий голосок внутри неё.
-Да и не с кем я и не спала — солгала Гудрун, испуганно косясь на мужа.
-Лжёшь!
-Нет, не лгу. Да были объятия, поцелуи, но дальше этого дело не заходило, — стояла на своём Гудрун. — Милый, кто может с тобой сравниться?
С минуту Фридрих испытующе смотрел на жену. Она была растрёпанной, лицо её распухло и покрылось красными пятнами. Глаза, её глаза, синие как весенний лёд, были испуганными и блестящими от слёз. Он почувствовал как злоба, бессильная злоба человека, не властного над событиями, над своей жизнью, проходит. Он даже ухмыльнулся прежней своей ухмылкою. И правда, кто с ним сравнится?
-Ты не лжёшь?
-Ну что ты. Нет, конечно.
«Умничка».
Да Гудрун была умничкой. Гудрун слушала свой внутренний голос.

О Ротгере Вальдесе Гудрун думала всерьёз целых три раза в жизни. Нет, она, конечно, слышала о нём. Но Гудрун много о ком слышала. Первый раз она подумала, когда ей рассказывали о его выкрутасах на море. Тогда принцесса подумала: «Ненормальный какой-то». Она и сказала это вслух. С ней конечно согласились. Поговорили и как-то забыли.
Второй раз думала дриксенская принцесса о талигском вице-адмирале, когда молодой Фельсенбург, захлёбываясь от новых впечатлений, рассказывал о своём пребывании в плену. Гудрун в тот вечер переела и большую часть рассказа пропустила, борясь с изжогой и пытаясь незаметно ослабить пояс платья. Впрочем что-то она услышала.
«Чего этот Вальдес так с Кальдмеером носился?» - удивилась она тогда и не без ехидства подумала, а уж не втрескался часом ли этот Бешеный в Кальдмеера, в этот ходячий айсберг. Она вспомнила постную мину опального адмирала и едва не расхохоталась в голос, представив себе домогающегося Вальдеса, который получает решительный отпор от Ледяного.
Потом завертелась эта малоприятная кутерьма с судом над Кальдмеером, его последующим побегом при помощи своего неутомимого адъютанта. Потом пришла весть о смерти Вернера. И тогда Гудрун подумала о Ротгере Вальдесе в третий раз.
«Задушу убл... своими руками!» - подумала она тогда.
А потом ей стало ни до кого. Потом умер Фридрих.
Умер он неожиданно. В тот день они обедали вместе. Всё было как обычно. Первое, второе, десерт. Потом подали вино и фрукты. А потом пришли гости, долго и нудно говорили о делах, потом решили сыграть в мяч. Гудрун играть не стала, хотя обычно с охотой присоединялась к компании. Но в этот день она чувствовала себя нехорошо. Она изнемогала от дурных предчувствий, к тому же месячные не пришли и в душе у женщины затрепетала робкая надежда.
День был жаркий, душный. Такие дни редки в этом северном краю, но всё-таки случались. Игра шла быстрая, азартная. Фридриху было жарко, он постоянно пил охлаждённое вино. Он выпил почти четыре кувшина. Неудивительно, что он не мог говорить к концу игры. Гости посидели ещё, но вскоре хозяин пожаловался, что ему нехорошо и все разошлись. Гудрун видела, что мужу и в самом деле дурно и они легли спать. В разных комнатах. В последнее время между ними возникло какое-то отчуждение. Принцессе хотелось бежать от мужа. Но почему, она не понимала этого.
А среди ночи её разбудил слуга с известием, что хозяин мечется в бреду, то зовёт её, хозяйку, то собирается на какую-то войну. Гудрун поспешила в спальню мужа. Врача разбудили тоже. Но несмотря на его старания, проболев почти неделю, Фридрих Зильбершлоссе скончался от воспаления лёгких.
Гудрун будет помнить до конца своих дней тот момент, когда ей сообщили о смерти мужа. До того ей сказали, что он уснул и беспокоить его не надо. Ну что ж. Принцесса пошла в библиотеку и решила почитать, чтобы успокоиться. Через некоторое время дверь отворилась и в библиотеку вошёл слуга. Кто ей сообщил о смерти мужа? Хайнц, Калле? Неважно. Гудрун помнила, как встала из кресла, как загудело в голове, как в следующий миг она увидела стремительно приближающийся пол. И всё потемнело вокруг.
А ребёнка так и не случилось.

Совершив чудеса этикета и дипломатии делегации Талига и Дриксен на маленький, ни на каждой карте отмеченный, островок прибыли почти одновременно. Посмотреть на "талигский зверинец" как говорили при дворе кесаря хотели многие. Гудрун в другое время с охотой поехала бы. Но не теперь. Она только-только похоронила мужа и была на грани помешательства.
Такая неожиданная смерть Фридриха потрясла принцессу. И теперь на Гудрун навалилось тёмное и глухое одиночество. Она целыми днями сидела и ела себя поедом, безжалостно припоминая себе и своих же любовников, и каждую ссору, и каждое резкое слово сказанное ею мужу. И то, что она не последовала за ним в ссылку, и всё несказанное, не сделанное и... и...
Она почти не ела. Осунулась, побледнела. Под глазами появились круги, резче обозначились морщинки. Теперь принцесса выглядела почти на свой возраст.
-Мы понимаем, Ваше Высочество, вы переживаете. Но всё же не изводите себя так, — пытались уговорить её фрейлины.
-Как будто вам на самом деле есть дело до меня! — вспыхнула тогда принцесса. — Пошли вон!
Фрейлины понятно оскорбились. Кто-то из них всё-таки пробился к кесарю Готфриду и рассказал о бедственном положении его дочери.
У кесаря был хлопот полон рот, но всё-таки он вмешался. Ему было безумно жаль свою дочь. К тому же он нуждался в её хитроумии и смекалке. Однако увидев потухшие глаза Гудрун, Готфрид понял, что обходиться придётся своими силами. Но всё же он взял с собой её. Так или иначе принцесса Дриксен нуждалась в проветривании мозгов, как деликатно выразился кто-то из мелких придворных.
Гудрун привели в порядок, хотя это стоило немало усилий. Очутившись в столице, она немного ожила, но всё равно придворная суета, такая желанная прежде, утомляла её. Впрочем, при дворе был объявлен траур и увеселений никаких не было. Тем более, что Дриксен находилась на грани катастрофы и было не до веселья. И всё равно Гудрун тянуло в уединение, хотелось забиться под корягу и не вылезать оттуда. Никогда.
Вместо этого ей пришлось облачиться в чёрное бархатное платье с высоким воротником и всюду следовать за отцом. Она быстро пожалела, что выбрала его. Было лето, было жарко, морской бриз лишь немного облегчал положение.
Влажно, душно. Яркий солнечный свет резал глаза, навевал непрошенные воспоминания, как переливались на солнце светлые волосы мужа. Как от них пахло солнцем и...
Переговоры на островке, который теперь пафосно именовался о. Дружбы, прошли как-то мимо её сознания. Она присутствовала там только ради отца и почти не выходила из каюты. Лишь иногда на закате она прогуливалась по палубе вместе с отцом.
Иногда Гудрун останавливалась в каком-нибудь укромном месте, чтобы не мешать команде, и долго вглядывалась в закат. Вглядывалась долго, до тех пор пока последние отблески не исчезали со стремительно темнеющего неба. Говорят смотреть на закат плохая примета. Но что приметы ей, чья жизнь сейчас сплошной Закат. Да она не голодала, у неё была крыша над головой, у неё было высокое положение, свободное время. Она жила как вздумается. Но у неё теперь не было цели, не было ребёнка, не было мужа, от которого этот ребёнок мог бы появиться. А интриги, любовники, фанаберии молодых лет, всё надоело, всё приелось. Гудрун вдруг показалась себе старухой. Никому не нужной бесплодной древней старухой. Стоящей одной ногой в Закате...
А Закат, вот он,близко, плещется,мерцает в воде прощальными бликами. Всего лишь перегнуться через борт да наклониться пониже... Да наклониться и они с Фридрихом будут вместе, а все вокруг будут ахать и причитать: "Ах какая у них была любовь! Она пережила его всего на месяц!" Может даже какую балладу паршивую сочинят . И отец... Гудрун вздрогнула и выпрямилась. Нет, она не может его покинуть, только не сейчас.

Ротгер Вальдес потёр свой свежевыбритый подбородок и попытался хоть немного оттянуть тугой ворот парадного мундира. Предстоял ещё один нудный приём, который давал дриксенцы в честь талигской делегации. Говорили на нём будет присутствовать дочь покойного кесаря, знаменитая принцесса Гудрун. Ну и имечко! Тут Ротгера позвали и он вышел из комнаты. Хотел было жить на корабле, но Альмейда приказал ему не выделываться.
Собственно принцессу Вальдес видел издалека. Иногда на закате он смотрел в сторону флагмана дриксенской стороны и видел как ветер вздымает траурную вуаль. Интересно как она всё-таки выглядит. Дриксы всегда так хвастались красотой своей принцессы. Ну что ж больше им хвастаться нечем. Ротгер слегка улыбнулся своим мыслям. Посмотрим на их принцессу. Впрочем и о её характере и поведении Ротгер был наслышан и раньше. Если её внешность под стать характеру... То единственным правдивым варитом является Олаф Кальдмеер, ну и Руппи. Да Вальдесу было известно, что парню уже двадцать, но всё равно он был для него Руппи.
Принцесса Гудрун оказалась совсем молодой женщиной одетая в траур. Надо же цвет траура в Дриксен чёрный... У принцессы было бледное слегка вытянутое лицо, правильные тонкие черты лица, синие глаза. Да такого цвета бывает лёд по весне, когда начинает таять и становится ненадёжным. Да принцесса Гудрун была красива. Высокая, стройная и гибкая. Под глазами у неё залегли круги, в уголках губ можно было заметить запёкшиеся корочки, от неё самой веяло печалью. Что она тут делает? И да она была красива. Даже траурное одеяние и следы горя на лице не портили её. Хотелось смотреть и смотреть на неё. Может даже коснуться руки... В голове снова завертелись те обрывки слухов, что ходили о принцессе В Талиге. Не то, чтобы Ротгера они сильно интересовали, но часть всё же осела в его памяти, впрочем если учесть какое ничтожество досталось ей в мужья... Вальдес пренебрежительно хмыкнул вспомнив о Фридрихе Зильбершваншлоссе.
Когда их знакомили, принцесса скользнула по лицу талигского вице-адмирала равнодушным взглядом и пробормотала что-то вежливое. После чего отвернулась и не обращала больше на гостя никакого внимания. У неё был вид человека, мечтающего оказаться в другом месте. Ротгера увлёк поток людей. Все разбились на отдельные кучки. Гудрун заметила явный интерес гостя, но никак не показала, что это её хоть немного трогает. Хотя и она старалась держаться в тени, Ротгер быстро находил её взглядом. Хотелось подойти и завести с ней разговор, но принцесса ловко его избегала.
Траурная вуаль скрывала волосы женщины. Интересно какого они цвета? То что они светлые, Ротгер не сомневался. Цвет глаз, цвет лица... Впрочем учитывая все обстоятельства она могла быть и рыжей. Как лисичка. Тем более, что и характер у неё лисий. Ротгер почувствовал как в нём пробуждается любопытство и охотничий интерес. "Ловите нам лис и лисенят..." Но эту лису он поймает сам.
Тут его нежно подхватили под локоть и потащили в сторону. Оглянувшись, он увидел Ойгена Райнштайнера:
-Ты что задумал, Ротгер?
-О чём ты?
«Ты глаз не сводишь с дриксенской принцессы. Так что ты задумал?»
-Жениться - пожал плечами Вальдес.
-Прекрати паясничать!
Ротгер смотрел на своего друга открытым ясным взором:
-Я абсолютно серьёзен.
Он аккуратно выдернул руку из хватки Райнштайнера и быстро скрылся из виду. Ойген остался стоять на месте. В толпе мелькнул Олаф Кальдмеер, ходили слухи, что он подаёт в отставку. Интересно кого назначат на его пост?.. Оглядевшись, Ойген заметил сидящую в кресле у стены принцессу Гудрун, она разговаривала с какой-то женщиной, тоже вдовой. Райнштайнер нахмурился, Вальдес его в последнее время тревожил всё сильнее. Что его так тянет к дриксам? То он вокруг пленников выплясывает и ходит как в воду опущенный, когда те наконец уехали. Тогда даже сплетни пошли. Поговаривали, что он очень неравнодушен к... Тут мнения расходились, кто-то считал, что к Ледяному, другие, что к его адъютанту. Правда спросить напрямую никто не решился. И теперь вот эта принцесса... Что творится в голове у Ротгера Вальдеса? Жениться он собрался. А ведь они друг другу едва два слова сказали при встрече!
Марикьяре не устоял перед дриксенской принцессой. Устоит ли принцесса перед марикьяре?

Принцесса поправила вуаль на голове, одёрнула платье и вышла в сад. Ей очень хотелось спать. И в последнее время она только и делала, что спала. Днём. Ночью заснуть не получалось хоть умри. Теперь Гудрун твёрдо решила не спать днём, а чтобы не спать нужно было занять себя каким-то делом. Может тогда и ночной сон наладится. Найти это дело она и решила в саду. Тем более, что врачи и вообще окружающие изводили её своим сочувствием и советами "как можно больше гулять". Как будто прогулки оживят Фридриха! Или вернут ей вкус к жизни. Но чтобы отвязались она каждый день выходила в дворцовый сад. Тем более никого, кроме садовников, там сейчас не было. А Гудрун настоятельно нуждалась в уединении.
Да кто ж её оставил бы в покое... Гудрун не спеша прошла почти половину сада, тяжёлые мысли ушли, в голове царил лёгкий туман, женщина даже начала бездумно улыбаться. Похоже от прогулок был толк... Только она об этом подумала, как заметила впереди, на садовой дорожке, по которой она шла, какого-то мужчину в талигской морской форме. Хорошее настроение улетучилось мгновенно, как его и не бывало. Это ещё кто? Принцесса нахмурилась. Он был ей незнаком.
Ротгер немного волновался. Он, можно сказать, нервничал. Вопреки сложившемуся мнению, он знал свои берега. И что такое деликатность. И чувство такта. Однако талигская делегация должна была пробыть здесь только три дня, а мужчине надо было успеть многое. Например познакомиться с принцессой Гудрун поближе, так, чтобы она его запомнила. О она его запомнила...
-Кто вы такой? И что тут делаете? — спросила его принцесса.
-Позвольте представиться: Ротгер Вальдес, — мужчина поклонился и без спроса поцеловал ей руку. — Я заблудился в этом саду. Приношу свои соболезнования по поводу вашей утраты.
Гудрун некоторое время стояла в оцепенении. Потом она вспомнила его. Это был тот самый талигец, который постоянно во время приёма пялился, именно пялился, на неё. А потом до неё дошло, что это же Ротгер Вальдес. ТОТ САМЫЙ Ротгер Вальдес, который повесил Вернера, который утопил Западный флот, с помощью каких-то ведьм, во всяком случае так утверждал молодой Фельсенбург. Сердце у неё застучало как сумасшедшее. И отнюдь не от внезапной страсти.
Вальдес наблюдал за ней с лёгкой улыбкой, чуть склонив голову набок и поглаживая её руку, которую так и не выпустил из своей. Принцесса отмерла и вырвала свою руку. Её лицо начало превращаться в ледяную маску, она выпрямилась ещё больше и как-то закаменела. Но глаза заблестели. Это хорошо.
-Я имею в виду, что вы забыли в этом саду? Кажется ваша делегация проживает в другом месте.
-Я... задержался тут после приёма, а с утра гулял.
Ротгер рассеяно проследил взглядом за пчелой, что пролетела мимо. Он и не ложился сегодня. Как только закончился приём, он, вернувшись в посольство, быстро переоделся и вернулся во дворец. Конечно такое поведение не к лицу вице-адмиралу, но Ротгер Вальдес был немного пьян и эта идея показалась ему чудесной.
-Вам не нравится моё общество?
-Да как вам сказать...
Вальдес двинулся по дорожке и предложил руку принцессе. Та проигнорировала его предложение и, сцепив пальцы, пошла рядом.Всё равно не отвяжется. Некоторое время они молчали, поднявшийся ветерок ерошил волосы мужчины, трепал край вуали Гудрун. Она хотела что-то сказать, повернувшись, но натолкнулась на изучающий взгляд своего спутника. Прицесса вдруг вспомнила о вуали, которую забыла накинуть на лицо. И теперь, вдруг спохватившись, стала это исправлять.
-Вы позволите? — Ротгер остановился и протянул к ней руки.
-Нет!
-Простите, я забылся.
Гудрун остановилась и хотела уже высказать всё, что о нём думает, её ледяное молчание лишь забавляло талигца, марикьяре или кто он там есть. Но тут послышались взволнованные голоса. И через некоторое время перед принцессой и вице-адмиралом появилась группа людей, которая видимо искала Вальдеса.
«Как хорошо, что я успела накинуть вуаль на лицо» - подумала Гудрун.

Когда на следующее утро, принцесса выходила в сад, она почти не сомневалась, что встретит там настырного Вальдеса. Если честно, она боялась этой встречи. Она боялась за свою репутацию. Она прямо слышала ядовитый шепоток кумушек по тёмным закоулкам: "Башмаков ишь не сносила, а уже с другим заигрывает. Да с кем!" А сплетни пойдут, если уже не пошли. Нет, о Гудрун сплетничали и раньше, но раньше она считала себя выше этого. Всё равно люди что-нибудь да скажут. Но смерть мужа сделала её уязвимой, Гудрун походила на моллюска, которого лишили панциря, обнажив мягкое, слишком мягкое тело. Своему навязчивому спутнику она ничего не объясняла. Это было бесполезно.
Сегодня что-то Вальдеса не было видно. Время шло к обеду, а он не приходил. Принцесса расслабилась и после обеда решила ещё немного посидеть в саду. Погода была хорошая, а сидеть в четырёх стенах ей было невыносимо. А Вальдес... может он вообще не придёт. Или не найдёт...
Её ждало разочарование. Она задремала в беседке за книгой, проснулась же от ощущения, что на неё кто-то смотрит. Она открыла глаза и вздрогнула. Ну кто-кто, конечно, Вальдес! Гудрун подумала вдруг, что Кальдмеер очень стойкий человек раз провёл долгие восемь или сколько там месяцев в обществе Ротгера Вальдеса и не совершил даже попытки убийства. Сама принцесса за свою выдержку не ручалась. Между тем наглый марикьяре склонялся перед и что-то там говорил. У Гудрун закололо в виске. Да так, что в глазах потемнело. Она решила расставить все точки над «i» прямо сейчас.
Гудрун отложила книгу, встала и стала расправлять одежду, накинула на лицо вуаль. Вальдес что-то понял по её лицу и отступил чуть назад. Принцесса решила не терять времени даром.
-Скажите, господин Вальдес, что вас заставляет искать моего общества? — спросила она. — Что вам от меня нужно? Вы ведь не ответили на мой вопрос вчера.
В её голосе послышались визгливые нотки и Гудрун решила взять в себя в руки. Так дело не пойдёт, она должна была быть спокойной, очень спокойной.
-Ответ прост. Я влюбился в вас. И предлагаю вам стать вашей женой.
-Вас видимо не смущает, что я только месяц как овдовела. — Гудрун чувствовала как загораются щёки, она знала, что краснеет от волнения или слёз некрасиво. Все нормальные блондинки заливались нежным розовым румянцем, Гудрун же становилась пятнистой, что твой мухомор. Но она всегда умела держать лицо, никто не знал этого секрета кроме самых её близких людей. Ротгер Вальдес к ним не относился, но пусть полюбуется!
-Но я же не предлагаю прямо сейчас...
-И даже если бы я не была вдовой, не была женой, я не вышла бы за вас замуж. — Гудрун двинулась вперёд. Вальдес устремился за ней.-«Во-первых наши государства враги, я не думаю что это перемирие перечеркнёт столетия вражды между нами и вообще, что оно продлится долго. Во-вторых я не имею никакого желания выходить замуж сейчас, а тем более за вас.
-Почему же?
Разозлённая Гудрун остановилась и повернулась к собеседнику. Раньше она срезала бы его парой фраз, но сейчас внутри неё штормило, она никак не могла собраться с мыслями, к тому же она мало, что знала о Вальдесе да и то это были слухи разной степени достоверности. Слухи... Может если оскорбить его, серьёзно оскорбить, он отстанет?
-Послушайте меня внимательно, господин Вальдес. Нас многое разделяет. Я вас не знаю и знать не хочу!
Нет не то. А Вальдес слушал её спокойно, лишь иногда улыбался, его глаза были темны и серьёзны. Его друзья не узнали бы его сейчас. Только сжатые кулаки выдавали его напряжение.
-К тому же, если отбросить мой титул, я не такая уж завидная невеста. Мне тридцать три года, я вдова и бесплодна. А вы наверное хотите детей или захотите детей. Вашей семье наверное нужен наследник.
Насчёт детей и продолжения рода Вальдес не беспокойтесь. У меня восемь братьев и сестёр, — ответил Вальдес. — «А что касается возраста, то мне тридцать восемь лет, я не хочу выставлять себя на посмешище, женившись на девчонке. К тому же вы очень красивы, и возраст вашей красоте не помеха. Мне жаль лишь, что мы так поздно встретились...
Вот оно.
-В любом случае мой ответ был бы нет. Так что господин Вальдес оставьте меня в покое, — Гудрун перевела дыхание и продолжила. — Обратите своё навязчивое внимание на... на господина Кальдмеера.
Вальдес удивлённо моргнул:
-Почему именно на него?
-Но вы же так трогательно за ним... ухаживали, когда он был у вас в плену. Руперт фок Фельсенбург об этом много рассказал». — Гудрун неприятно усмехнулась, ей было жарко, узкий ворот давил на шею, но она продолжала. — О, он просто рассказывал, а уж выводы напрашиваются сами.
Принцесса осталась недовольной последней фразой, но действие этой фразы оказалось таким, каким надо. Вальдес отшатнулся от Гудрун как от гадюки, его лицо так побледнело, что это стало заметным даже под густым загаром. А его взгляд стал таким холодным и колючим, что женщина поёжилась. Наверное такой взгляд видел Вернер перед тем как его повесили. Гудрун вздёрнула подбородок и сузила глаза, хотя в душе отчаянно трусила.
-Вы... вы...! — Вальдес замолчал, потом сделав усилие над собой, проговорил:
-Я прощаю вас, вы недавно овдовели и явно не совсем владеете собой. Всего хорошего, я больше вас не потревожу.
Он коротко поклонился и ушёл. Гудрун осталась стоять и смотрела ему вслед. Он шёл и поднявшийся ветер трепал концы его распущенных волос. На душе у принцессы было противно. Она сама себе была противна. Ну что ж зато её оставили в покое.
Но особенной радости эта мысль не принесла и солнечный свет как всегда резал глаза.

Ротгер Вальдес сидел на корме и смотрел на море. Плавание проходило спокойно и он мог себе позволить минуту отдыха. Внешне он оставался всё таким же. Ойген никому ни слова не сказал о его абсурдном плане женитьбы на дриксенской принцессе, и Ротгер был ему благодарен. И даже прикрыл его тогда во второй раз. Принцесса видимо тоже никому ничего не сказала, потому что как ни ждал Ротгер подколок и намёков со стороны дриксенцев ничего не было. Да были все взрослые люди, но нет-нет да и проскакивала совершенно неумная и обидная подначка.
Для окружающих Ротгер Вальдес выглядел и вёл себя совершенно привычно. Ну разве, что обычные для него замечания и остроты были гораздо язвительнее, чем обычно. Но кто бы знал чего это ему стоило! Он говорил, улыбался, а внутри него всё горело. Ему было невыносимо стыдно и обидно. Да пожалуй он взял через край своим гостеприимством, но разве это был повод думать такую грязь... Он оглядывался и кажется подмечал глумливые усмешки на лицах дриксов или что ещё хуже на лицах своих друзей. Неужели они тоже так думают? А что если это правда и он просто себя обманывает? Впервые в жизни Ротгер Вальдес был в таком смятении. Одно хорошо, теперь, кажется, ветер дул в политические паруса Олафа Кальдмеера и возможно они никогда не увидятся... Как и с этой закатной кошкой Гудрун! Хотя любая кошка лучше этой самой принцессы. Ротгер сцепил руки на затылке, его взгляд рассеянно скользнул по зыбкой глади за бортом.
А впрочем он сам виноват. Чего спрашивается полез к ней. И вообще чем же она его зацепила? Мужчина попытался вызвать в памяти облик принцессы Гудрун, но вспомнились ему лишь её немного сонные синие глаза. Что ж хороший знак, значит эта внезапная и нелепая влюблённость скоро пройдёт, выветрится из головы. Ничего, он съездит на Марикьяру, станцует с девочками... И забудет, забудет эту варитскую ведьму! А всё-таки немного жаль... Ротгер встряхнулся и убрал руки. Нет, не жаль, не жаль.
Как Ротгер решил так и сделал. Сначала он съездил правда в Олларию. Столица только восстанавливалась после недавнего безумия, как впрочем и вся страна, ничего особенно интересного там не было и Вальдес долго не задержался в этом городе. Потом была Марикьяра, семья. Братья, сёстры, их жёны-мужья, дети... Интересно почему только он не осел на Марикьере?... И наконец дом. Хексберг.
С кэцхен он танцевал только раз, по прибытии. Хотя они встретили его уже на полпути и и сопроводили до самой гавани. Колокольчики звенели почти не переставая, они явно соскучились, он по ним тоже. Ну хоть кто-то по нём скучал... Нет дядя и тётушка тоже по нём скучали, но радость их встреч всегда омрачалась нотациями и причитаниями тётушки с общим лейтмотивом: "Тебе нужна хорошая женщина/девушка, которая о тебе позаботится и нарожает кучу детей". Сколько раз Ротгер объяснял ей, что не может совмещать танцы с кэцхен и размеренную семейную жизнь. Тем более, что никто из женщин и девиц, с которыми его знакомила тётя не трогали его сердца. Ну разве что Мэллит, но учитывая разницу в возрасте..., да и не выдержала бы жизнь с ним эта душевно раненая девушка. А вот варитская ведьма, Ротгер только так называл про себя Гудрун, выдержала бы, да и сердце она его тронула... Ох как тронула, словно нож всадила!
Да проклятая дриксенка преследовала его и на Хексберг. Он взошёл на гору и стал ждать девочек. Он развесил на дереве жемчуг. Нити распались почти мгновенно и жемчуг падал вниз, исчезая, а потом вокруг мужчины стали появляться астеры.
Первая... Вторая... Третья... Четвёртая... Пятая... Шестая... Седьмая... Восьмая... Девятая... Да их было девять, девять стояло вокруг Ротгера Вальдеса женщин и печально смотрели они на него серо-голубыми глазами, девять траурных вуалей развевал ветер. Да что же это такое! Однако в тот вечер, в ту ночь они станцевали. А потом понеслось. Оллария, Марикьяра...
Потом он вернулся в Хексберг. Со стороны дриксов было тихо. Их страну тоже потрепал Излом, им тоже нужна была передышка.
«А как она пережила Излом? Что она ещё потеряла кроме своего никчёмного мужа?»
Да у них были заботы и помимо дриксов. Так шли дни, скоро лето перешло в осень и вот уже надвигалась, наваливалась тёмная северная зима. Всё это время кэцхен, его милые подружки, порой Ротгер забывал, что они не люди, вились вокруг него, смотрели нежно серо-голубыми глазами, шептали нежно: "Жди, жди..." Однажды он и одна из них... Впрочем неважно.
А потом пришло письмо.

Лето Гудрун провела на загородной вилле, к зиме перебралась в город. Никто её не тревожил, лишь иногда навещали родственники и Гудрун стала тяготиться своим одиночеством. Фрейлин она тоже распустила. Особенно тяжёло ей давались ночи. Днём ещё можно было как-то отвлечься. Почитать книгу или заняться хозяйственными делами. Да Гудрун опустилась до хозяйственных хлопот. Ещё можно было гулять, верхом или пешком. Правда одинокие прогулки не приносили особенного удовольствия. Впрочем всегда под рукой были слуги. А ещё Гудрун снова занялась собой. Ей было неприятно видеть в зеркале до чего она запустила себя. Не то, чтобы она снова хотела выйти замуж... Иногда после долгого хлопотного дня ей хотелось провести так всю оставшуюся жизнь, в глуши, на лоне природы... Однако она знала, что ей быстро наскучит подобный образ жизни.
Да днём ей было чем заняться. А вот ночи, длинные одинокие ночи, были для неё испытанием. Конечно в поместье было много пригожих парней, которые непрочь были согреть постель венценосной вдовы. Но Гудрун всегда брезговала связью с простолюдинами, она считала это уделом только совсем отчаявшихся женщин, которые не могли заинтересовать мужчин своего круга. А сейчас она потеряла интерес к постельным играм, ей это попросту наскучило. Ну чего она там не видела, не пробовала? Тем более, что её терзала отнюдь не плотская страсть. Нет, ночь за ночью она лежала в большой, слишком большой для одного человека, постели и перебирала словно какая старуха всю свою жизнь. Она многое пересмотрела, чего-то даже устыдилась. Прошлого не изменить, терзаться из-за него бессмысленно, но Гудрун всё равно упорно перебирала воспоминания.
Иногда она всё-таки проваливалась в сон. В неглубокий тревожный сон. Сны были яркие, настолько яркие и абсурдные, что скорее напоминали видения, что мучили её иногда перед Изломом.
Она танцевала на балу с высоким светловолосым кавалером в белом мундире, с орденами. Почему-то Гудрун особенно запомнились его чёрные брюки с красными лампасами и коричневые сапоги для верховой езды. Сама Гудрун была одета то в розовое, то в голубое платье на корсете с пышной юбкой. Что было странно, корсеты принцесса сроду не терпела и носила крайне редко, предпочитая более удобную одежду на основе варитского национального костюма. Всюду горели свечи, много свечей. Но несмотря на это лицо кавалера упорно расплывалось, как ни пыталась Гудрун его рассмотреть. Однако всё же она была уверена, что это Фридрих. Они кружились в танце без конца и начала.
Ещё один сон преследовал её. Будто она сидит в темноте и качает на руках младенца, он был призрачен и невесом. Однако сама Гудрун этому ничуть не удивляется и спокойно с ним возится. Где-то вдали навязчиво звенел колокольчик и звучал тихо женский смех. Это раздражало Гудрун, ведь она только укачала ребёнка! Однако унять колокольчик она не могла.
Вроде бы ничего особенного в этих снах не было, кроме их повторяемости, но всё равно женщина просыпалась после них в холодном поту, с сильно бьющимся сердцем и долго лежала в темноте, успокаиваясь. Однажды ей приснился сон: она находится на корабле, вокруг него неправдоподобно синее море, а кто-то рядом, глаза принцессы слепило солнце, заразительно смеётся. Хороший приятный сон. Если бы не звенел в нём проклятый колокольчик. Впрочем, Гудрун склонялась к мысли, что это было всё-таки видением, как и сон с младенцем, разве в обычных снах слышны звуки?
Беда Гудрун была в том, что они никогда не могла разгадать смысл своих видений вовремя и правильно. И разумеется она не могла рассказать о них своему мужу или кому-либо ещё. Они могли счесть её ненормальной. Да и не было у неё никаких сведений как это делать. Единственный источник подобного рода был старый истрёпанный сонник, который она нашла в кладовке. Из него она узнала, что младенцы снятся к неприятностям, а море и всё связанное с водой к беременности. Про колокольчики и смех там не было ни слова.
Дело шло к зиме, Гудрун уже надоело пребывать на лоне природы, тем более, что вилла не была приспособлена для зимовки и она отправилась в город.
Однажды вечером, затосковав, ведь впереди была ночь и то ли сны, то ли видения, Гудрун направилась к отцу. Она шла по освещённым комнатам и коридорам, кивая знакомым. Она вдруг ощутила себя здесь чужой. Ей стало от этого грустно. Разумеется были другие резиденции, виллы, особняки, но именно этот дворец вставал перед мысленным взором Гудрун при слове "дом".
Дойдя до апартаментов отца, принцесса узнала, что он находится в кабинете. Она пошла туда и не обращая внимания на охрану, взялась за ручку. Гудрун имела полный доступ в любые комнаты отца. Постучав, Гудрун приоткрыла дверь и как в детстве заглянула в кабинет.
Увидев дочь, Готфрид положил на стол бумаги улыбнулся ей. Гудрун зашла и быстро пересекла комнату. Дверь закрылась за ней с приглушённым стуком. Принцесса поцеловала отца в щёку:
«Вы ужинали, отец?»
Готфрид погладил дочь по щеке:
«А почему так официально? Да я поел здесь. Садись».
Гудрун устроилась в кресле и выжидательно посмотрела на отца:
«Ты хочешь со мной просто поговорить? Или что-то важное?»
Готфрид коротко вздохнул и потёр глаза. Сегодня он читал много и почти все бумаги представляли важные донесения. Нет, в Кесарии была и Тайная канцелярия и обычная, но Готфрид предпочитал быть в курсе дел.Для Дриксен новый Круг начинался неудачно и чтобы выправить дела требовалось много усилий и от её кесаря. Однако сейчас Готфрид хотел просто поговорить со своей дочерью. Ему было приятно замечать, что она чуть ожила после смерти Фридриха. Кесарь Фридриха недолюбливал и если бы не заступничество и мольбы дочери, изгнанием Фридрих после гибели Западного флота не отделался бы. И сейчас, глядя на совершенно раздавленную дочь, Готфрид жалел, что у них не было детей. Может тогда
«Нет, Гудрун» - кесарь откинулся тяжело на спинку кресла.- «Я хочу с тобой просто поговорить. Расскажи мне, как тебе жилось на вилле?»
Гудрун мягко улыбнулась отцу:
«Ты же приезжал ко мне. Так хорошо жилось, что мне даже захотелось там остаться насовсем. Но потом пришли холода и всё испортили».
Кесарь рассмеялся. И они заговорили о пустяках.
Они говорили долго, вспоминая, строя планы на будущее и Гудрун расслабилась, расслабилась настолько, что пропустила момент, когда разговор неожиданно свернул на летние переговоры, а затем на талигскую делегацию и неизбежно на Ротгера Вальдеса. Кесарь тоже заметил, что тот не сводил на приёме глаз с Гудрун. Это наполняло его отцовской гордостью. Даже в трауре и убитая горем его дочь привлекала взгляды мужчин. Было Готфриду известно и о двух прогулках его дочери в обществе талигского вице-адмирала. Правда садовники донёсшие ему об этом талиг не знали и сказать о сути разговоров не могли. Да не прислушивались они. Гудрун талиг знала, она выучила этот язык на спор с Фридрихом. Правда говорила она с акцентом, но вполне сносно и понимала, что ей говорили. Донесли садовники и о гневе принцессы. Готфрид, щадя чувства дочери, не расспрашивал её тогда о произошедшем, но всё же ему было интересно.
И в этот вечер он счёл момент подходящим для расспросов.
«Скажи мне, что произошло между тобой и Ротгером Вальдесом. Пожалуйста».
Гудрун вздрогнула и отвела глаза. Ротгер Вальдес с некоторых пор стал её личным наваждением. Да он ей тоже снился. Не каждую ночь, и не так уж часто. Но нет-нет да и промелькнёт где-то вдалеке, а то вдруг возникнет, вынырнет из темноты перед самым лицом. А однажды Гудрун снилось, что она то ли летает, то ли танцует в воздухе вместе с этим проклятым Вальдесом. После таких снов она просыпалась и радовалась, что его нет рядом с ней наяву. Да и ту сцену в саду Гудрун вспоминала без особой радости.
«Он сделал мне предложение. Пожениться». - ответила принцесса и сжала губы.
«Однааако» - протянул Готфрид и поднял брови, ожидая продолжение. Он неосознанно провёл пальцами по губам. Его мозг быстро заработал прикидывая плюсы и минусы подобного союза. Жалко, что Ротгер Вальдес не король Талига или его регент. Однако и здесь можно найти выгоды. Кесарь и отец отчаянно боролись в нём, когда Гудрун дрожащим голосом рассказывала подробности, вспоминала детали.
«...я ему отказала. Очень грубо, даже... оскорбила. Больше он не рискнёт». - Гудрун скривила губы при воспоминании о своих словах. Могла бы придумать и что-нибудь и поумней.
«И вообще я не хочу выходить замуж. Ни за кого», - торопливо добавила она, видя что её отец собирается что-то сказать.
«Почему?» - удивился Готфрид. - «Ты не создана для одиночества, а я не вечен».
«Я... никто не может сравниться с Фрицем. Он же... »
Лицо Гудрун стало таким нежным и светлым, что у Готфрида перехватило дыхание. Он многое мог сказать о Фридрихе, но упрямая девчонка всё равно пропустит всё мимо ушей.
Некоторое время отец и дочь молчали. Глаза Гудрун скользили по стенам кабинета, обитых золотисто-коричневыми деревянными панелями, по шторам на окне, в цвет стен. Полки и шкафы с бумагами и книгами были из дуба, женщина посмотрела прямо перед собой. На столе у отца на стопке бумаг стояла тяжёлая бронзовая статуэтка, в виде женщины в длинной одежде, она держала в руках огромный шар.
-Во всяком случае не за Вальдеса. Он мне не ровня и к тому же вице-адмирал враждебного государства. И кроме того... А почему ты вообще заговорил о моём возможном замужестве? И при чём тут Ротгер Вальдес?
-Бешеный? Не при чём. - Готфрид чуть улыбнулся и выпрямился в своём кресле
Гудрун ласково и широко улыбнулась в ответ. Она встала обошла стол и наклонившись положила руки на плечи отца:
«Мой дорогой отец, что вы задумали?»
«Опять этот официальный тон... Ну ладно». -Готфрид погладил дочь по руке. - «Я тут подумал, что если Бешеный женится на дриксенке, то он перестанет быть вице-адмиралом».
«П-ф-ф! Что за абсурдный план!» - воскликнула Гудрун, отстраняясь. Она убрала руки с плеч отца и отошла от стола. Она прошлась по комнате и остановилась перед большой картой на стене. - «И главное не вижу смысла в этом. Ну перестанут доверять Вальдесу, хотя всё же сомневаюсь в этом, настолько, что он выйдет в отставку, ну назначат другого человека на эту должность и...»
«Верного нам человека», - прервал свою дочь кесарь.
Гудрун замерла и удивлённо посмотрела на отца:
«Но у нас теперь мир с фрошерами».
«Хочешь мира, готовься к войне», - пожал плечами Готфрид - «Не помню кто сказал, но сказал правильно. Видишь ли, Гудрун, мир всегда весьма шаток, но следующую войну, если она начнётся, должны начать уже не мы».
Гудрун вспыхнула и отвернулась. Ей было неприятно это напоминание о гибели Западного флота. Всё же и она, пусть и косвенно, приложила к этому руку. Иногда ей снилось, что это она захлёбывается в мутной холодной воде, это она погибает от ран и ожогов. Сейчас-то нет, но тогда... Тогда её часто мучили подобные кошмары. Или видения?
Овладев собой, она несколько вымученно улыбнулась отцу:
«В любом случае, я не думаю, что предложение повторится. Таких оскорблений не прощают. Я имею в виду не на словах, а на деле. Если бы ты мне сказал тогда, я бы была с фрошером более... более обходительна».
«Признаюсь, тогда на приёме мне не показалось важным то как кто на кого смотрит. Были другие заботы».
«Да это так».
Гудрун снова села в кресло и опустила глаза на сцепленные руки. В наступившей тишине было слышно, как пробило девять.
«Напиши ему письмо».
Принцесса вздрогнула и вопросительно посмотрела на отца. Тот пояснил:
«С извинениями. Ты же так и не извинилась перед ним».
«Н-нет. Я уехала на следующий день».
Готфрид кивнул:
«Вот. Только напиши правильно, это должна быть не сухая отписка. А с... с» - Готфрид потёр пальцы, подыскивая нужное слово - «Со словесными кружевами».
Гудрун не удержалась и фыркнула. Вот ещё, перед фрошером извиняться.
«Скажи мне, папа, ты выдумал "верного человека"? И ты просто хочешь держать меня подальше от...» - принцесса вопросительно посмотрела на отца.
Заскрипело кресло. Кесарь встал и подошёл к дочери. Он аккуратно расправил складки её вуали, прежде, чем ответить:
«Нет, почему же. Имени его я конечно же тебе не скажу. Но ты права я хочу, чтобы ты была подальше сама знаешь от чего. Я боюсь, что Излом ещё не кончился и произошедшее в Паоне, Олларии и Эйнрехте только цветочки».
«Ты забыл Агарис. Ведь всё началось в Агарисе. И почему ты думаешь, что брак с Ротгером Вальдесом меня защитит?»
Готфрид переменил тему. Он взял ладонь Гудрун в свои руки и сказал, перебирая пальцы дочери:
«Ты умна и хитра, Гудрун. И даже умеешь держать свой норов в узде . Но главное оружие женщины это её красота и скажем так обходительность. И когда вы встретитесь снова...»
«Если мы встретимся», - вскинулась тут же Гудрун.
«Не перебивай. Когда вы встретитесь, ты будешь мила с вице-адмиралом Талига. Но, пожалуйста, не пересоли».
Вернувшись в свои покои, Гудрун еле разделась и без сил упала на постель. Её ждала очередная наполненная призраками ночь.

Следующие несколько дней Гудрун провела в обществе книг и словарей. Она только говорила на талиг, да и то язык стал забываться. А писать на этом языке принцесса умела плохо. Откровенно говоря она тянула время. Но всё же она в один прекрасный день приказала принести ей плохой бумаги и принялась сочинять письмо. Чтобы и ни сухо, но и давать лишней надежды принцесса ему не собиралась. Впрочем само письмо, да ещё с извинениями было само по себе поводом.
Письмо она писала целый день с краткими перерывами. Наконец, в три часа ночи, Гудрун аккуратно переписала на тонкую бумагу готовый вариант, подписала его и пошла спать. Запечатать его она решила рано поутру. Всё равно спала она плохо и...
Спала она в эту ночь крепко и сладко. Проснулась она от какого-то лязганья. Это служанка, разжигая огонь, неосторожно задела кочергой каминную решетку. Гудрун недовольно вздохнула. Ей так хорошо спалось! Ради разнообразия ей никто не снился. Ничего не звенело. Отдёрнув полог, принцесса встала с постели.
«Видели бы меня мои поклонники сейчас» - подумала женщина, мельком взглянув в зеркало. Не то, чтобы из зеркала глянуло страшилище, но в общем-то её утренний облик сильно отличался от привычного всем вида блистательной красавицы.
При виде принцессы, служанка вскочила и, виновато потупившись, пробормотала что-то вроде: «Доброе утро, Ваше Высочество».
Зевнув, Гудрун уже приготовилась распекать служанку, как случайно глянула в сторону окна. К её удивлению, за шторами было светло. И вместо разноса принцесса спросила:
-Сколько сейчас времени?
-Девять часов, Ваше Высочество.
Девять часов! Гудрун схватилась за голову. Почта уходила в десять. Не говоря ни слова, принцесса унеслась в свой кабинет. Он находился в смежной со спальней комнате. Там камин уже горел. Роняя листы, женщина в спешке стала заворачивать листы. Осторожно, чтобы не измять и порвать листы. Гудрун всё время не покидало ощущение, что здесь что-то не так. Но что именно времени понять не было. Наконец, роняя всё на свете, принцесса запечатала сургучом пакет и, наспех приведя себя в порядок, позвонила к колокольчик. Пришедшая служанка взяла пакет и ушла, чтобы отдать курьеру. Гудрун взволнованно смотрела ей вслед. Теперь дороги назад не было. Хотя если пакет затеряется в пути, ведь такое может произойти, правда?
Не затерялось, дошло. Его даже не вскрывали. Хотя Вальдеса, конечно, вызвали, чтобы расспросить с чего это дриксенская принцесса шлёт ему письма. Он не смущаясь показал это письмо. На трёх листах тонкой бумаги принцесса приносила в обтекаемых и немного замысловатых выражениях извинения за сказанные "при известных вам обстоятельствах" слова.
-И что это за слова?
Ротгер уклончиво, но решительно отказался пояснить.
-Это очень личное дело — сказал он таким тоном, что сразу стало понятно, что ничего не скажет. От него отстали, но осадочек остался.
Гудрун, убирая со стола черновики, обнаружила пропажу. На сочинение письма она истратила десять листов, но сейчас, перебирая их, она видела только девять. Куда подевался десятый? Слугам было запрещено трогать бумаги, лежащие на столе или около него. Однако десятого не было. Не было! Гудрун старательно отвергая самый очевидный вариант, вызвала служанку, что в тот день разжигала камин. Может это она взяла бумажку на растопку?
Однако как Гудрун ни расспрашивала девушку, та стояла на своём: не трогала, не брала, к столу даже не подходила. Под конец принцесса расплакалась, однако служанка была тверда. Собственно девушка боялась до дрожи, но её не покидало подозрение, что принцесса её испытывает. И если она, Лизхен, сейчас дрогнет и солжёт, ей не поздоровится.
А в далёком городе Хексберг Ротгер Вальдес читал и перечитывал пожелевший листок дешёвой бумаги.
Дорогой Уважаемый Ротгер Господин Вальдес, Вице-адмирал Талига...
Прошу меня простить за те слова, которые я произнесла во время нашей последней встрече. В саду.
И перестаньте мне наконец сниться...
И вот одним холодным утром Ротгер Вальдес расположил перед собой на столе лист бумаги, очинил перо и придвинул к себе чернильницу. Это невежливо, всё-таки, некуртуазно, не ответить на письмо дамы.

18:35 

Доступ к записи ограничен

"Хей, детка, я теперь брюнетка!"
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

"Хей, детка, я теперь брюнетка!"
Звездочёт и Алхимик Так вот мне пришло в голову, что Алхимик из Эпилога это разочаровавшийся Звездочёт из Триллера. Такой разочаровавшийся идеалист. Он людям звёздные знания, они же пьют водку и танцуют у костра, на котором сожгли его книги (замечу, что "порвать" и "убить" можно и морально). От этого уже получился Алхимик, с его леденцами. Знания-то остались.
Для меня Звездочёт - это столкновение идеализма с реальностью, для лиргероя важно знание, важно с этим знанием делиться с людьми, но окружающим людям нужны не знания, а водка грубо говоря. Алхимика люди разочаровали, он ожесточён, но он не может перестать перестать варить для них эликсир, делать из себя леденцы, но учитывая что он ожесточён (а у меня сложилось именно такое впечатление), то это те ещё конфетки...
Да я знаю, кто какие песни написал, но могу заметить, что между альбомами АК существуют множество перекличек, взаимосвязь если хотите, хотя они и все разные.

Опиум для никого (клип).Вот этот лысый тип олицетворяет плохие чувства лир. героя. Типа ревность, гнев, вот это всё. Под его влиянием лир. герой убивает своего соперника, пусть и в своём воображении, потом в нём просыпается раскаяние (и к тому же он понимает, что ему по-любому не светит) в виде Пьеро и зверски убивает того лысого типа, "этожеагатакристи", и лирический герой отказывается от своего намерения.
впрочем по упоротости этот клип ничто по сравнению с клипом из которого взяты вставки про лысого мужика и Пьеро.

"Хей, детка, я теперь брюнетка!"
Я вот лежала сейчас и размышляла, а чего же мне не хватает в нынешнем творчестве братьев? Я долго думала и меня осенило: иронии, самоиронии, даже какого-то стёба. В текстах, в голосе, манере исполнения. Ведь этого было полно в агатовский период (за редким исключением типа песни Серое небо).

Вот возьмём песню Истерика. Она по сути поётся от лица мародёра и дезертира, который собирается изнасиловать какую-то женщину и возможно убить её. Но из-за музыки и манеры исполнения как-то всерьёз он не воспринимается. Или вот совсем ранний хит "Вива, Кальман!". Разудалая такая песенка о клоуне-маньяке. Начинается убийством, заканчивается пьянкой.

Да что там говорить! Самая знаменитая песня, опус так сказать магнум, Опиум для никого. Она, конечно, очень мрачная, но чересчур, если вдуматься, мрачная. Ну и в самом деле кто всерьёз будет использовать в серьёзной песни слово "променад"? Вот это сочетание ёрничанья и серьезности и цепляет.

А в современном их творчестве я этого не чувствую. Нет, и сейчас есть вялые попытки это изобразить, в основном у Глеба. Но всё не то. ИМХО, конечно, я его вживую пока не видела и не слышала. А вживую и в записи выступления очень по-разному смотрятся.

"Хей, детка, я теперь брюнетка!"
Как свежа воронежская ночь...
По старой воронежской традиции день города, в этом году фестиваль Русское лето, проводился в самые холодные выходные сентября.Но это Воронеж, детка.
Я приехала в парк аж в два часа, чтобы наверняка не опоздать, болталась там до начала. За это время я успела и из лука пострелять, и деньги на ветер выбросить, и автограф от Станислава Дробышевского получить - он короткую лекцию читал.
Выступал Вадим в Зелёном театре. Это открытая площадка со скамейками и сценой под крышей. Нас сразу не пускали, а потом и начало концерта задержалось, я уже об этом писала, было уже темно и скажем так свежо. Я даже начала замерзать, но потом вышел Вадим и сразу стало жарко.
После короткого приветствия начали играть " Сердцебиение". Кстати все были одеты тепло, но вот гитарист из группы Вадима был какой-то закалённый и вышел в одной футболке.
Народ сразу стал подтягиваться к сцене, снимать, наплевав на ограничения. А где-то ближе к середине, народ стал выходить и на лестницу между секциями. Но я сидела довольно высоко, прямо перед сценой и мне было всё хорошо видно.
И звук, и свет были просто на высоте. Правда иногда эта цветомузыка светила мне прямо в глаза, но я удачно заслонялась телефоном. Вниз я не спускалась, но спокойно сидеть не могла и крутилась на месте как заведённая. На Ковре-вертолёте мне даже дурно стало. Снимала я мало. Только три песни. И получилось в общем-то плохо.
Атмосфера была тёплая, можно сказать домашняя. Вадим был бодрым, заводным. И даже чуть похудел. А то после карантина стал пухлым пирожком.
Часть людей не пустили. Пускали только половину от всех мест. Но некоторые только у ворот узнали, что пускают только по пригласительным. Впрочем те, кого не пустили собрались у ограды и пели вместе со всеми, это я потом узнала. Народу было много. Если бы не идиотские ограничения, было бы ещё больше.
Вадим пел:
Сердцебиение
Где-то между (очень своеобразная песня на мой взгляд, но мне понравилось как Вадим её спел).
На Берлин (понравилось исполнение, но не сама песня. Это просто чистейший пафос, у меня от пафоса аж зубы заломило).
Что дальше (а вот эта очень хорошая и душевная песня, мне она понравилась)
В интересах революции (в этой песни Вадим заменил "целки" на "грелки". Мне даже показалось, что он их выкрикнул с каким-то даже вызовом).
Другие (это одна из самых его любимых у меня после Слова закончились).
потом
Позови меня небо, (но мне показалось, что он её как-то без огонька спел).
потом пошли агатовские песни. и если до этого подпевала ему только я, но так себе под нос практически, то тут завелись все зрители. Пели практически хором. Правда мне не понравилась мелодия под какую исполнялся Моряк, это был практически ремикс, а я не люблю ремиксы. Кстати, после Моряка он даже пошутил, сказал: "говорят, что курить вредно", а потом добавил, что "мало ли, что говорят".
Вообще Вадим был весёлым и разговорчивым. Некоторые речи вызвали у меня растерянность. Например перед Чёрной луной, он вдруг заговорил о нашей матери Земле или что-то в этом роде. Но потом быстро исправился и снова воскликнул своё традиционное: "Да здравствует любовь!".
Потом был Ковёр-вертолёт, ну под эту музыку я буду даже мёртвая танцевать. А ещё мне понравилось как он спел её по-моему даже лучше нынешнего Глеба (Совушка прости). На Опиуме он маньячил, Тайгу и Как на войне пели уже все, даже его местами заглушали. И завершало всё Никогда. Поёт Вадим сейчас каким-то низким хриплым голосом и мне очень не хватало его прежнего голоса. Разве, что на Чёрной луне он проявился не надолго. В общем мне понравилось.
Правда они быстро как-то со сцены ушли. Поклонились и ушли. Мы ещё покричали чуток: "Ещё, ещё", но на крики вышли только техники и все быстро разошлись. Когда я пришла домой, мама меня спросила что я там пила))). В общем мне понравилось.
Теперь осталось сходить на выступление Глеба.

"Хей, детка, я теперь брюнетка!"
Дело было вечером, делать было нечего, поэтому я взяла да и прослушала все альбомы Агаты Кристи, ну почти. Так вот самый неприятный и мрачный это Майн Кайф?, самый никакой Эпилог, ну ещё Триллер так себе. Ранние альбомы - это вообще какая-то другая группа, хотя все их поздние фишки уже там были. Но самый-самый для меня альбом это Ураган (Звёздное гестапо навсегда в моём сердце). Опиум, Чудеса и Позорная звезда где-то посередине. Хотя есть подозрение, что они отремиксованы (не надо так).

Прослушивая альбомы по порядку их выхода, я заметила, что если ранние (само собой) и средние (особенно ураган) полны задора и хитами, во всяком случае тексты песен и мелодии запоминающиеся и попадающие в самое что называется кокоро (не спрашивайте, сама не знаю что это, подхватила на холиварке), то поздние (Триллер и и особенно Эпилог) уже не то. Вспомнить могу только "В интересах революции". Тексты вымучены, мелодии скользят по верху, не задевая абсолютно ничего в душе. Чувствуется, что им тесно в заданных рамках и какая-то усталость. Так что Эпилог могли бы и не писать.

Послушала Полуострова, обе части, Вадима Самойлова, очень получилось неровно на мой взгляд. Первая часть на любителя, очень на любителя. Хотя музыка мне понравилась, но тексты, но тексты! Такое ощущение, что специально ставилась задача - чем вычурнее, тем лучше. Едва не бросила слушать.
Вторая часть зашла больше, я что-то даже себе скачаю.

К Глебу дышу ровно, но [Маленький фриц|www.youtube.com/watch?v=_wdPj5MOaeA] - это просто огнище. Как и [Сви100пляска|www.youtube.com/watch?v=Oldeb8c9n5Q]
Хотя это не совсем рок.

[Тень вампира|www.youtube.com/watch?v=Ao8OO2CjbhU]
- совместный проект Вадима Самойлова и группы Пикник. Мне понравилось, и даже очень, хотя творчество этой группы мне как-то вообще не зашло. Но этот проект м-м-м.

Итак я прослушала все альбомы Агаты Кристи. А также раздельные проекты братьев. Своё мнение о них я изложила в других постах. В основном я слушала Вадима, всё что смогла найти. Прослушала несколько песен Глеба. Что-то я даже скачала. Ну что я могу сказать... Мастерство, конечно, не пропьёшь (хе-хе, это типа юмор). И это понятно вкусовщина... Но так, как их совместное творчество, меня ничего из прослушанного не штырило. Возможно у меня синдром утёнка.
Сегодня опять прослушала все альбомы разом. И если Триллер я всё же расслушала, то Эпилог никак у меня не пошёл.

О чём песни группы Агата Кристи? На мой взгляд о войне. Не только о Первой Мировой, Второй Мировой, третьей, четвёртой... Прежде всего это война человека с миром и с самим собой. Он бросается в бой, но проигрывает, проигрывает и проигрывает, приходит в отчаяние, но начинает эту войну снова.
Ну и разумеется о всех тех тёмных сторонах человеческой души, которые принято не замечать, пока они не проявят себя в полный рост.
Особенно это видно на примере альбома Майн кайф? Уже само название весьма провоцирующее. А уж песни, песни-то какие... Даже Секрет, песня вроде бы о первой любви, но от этой первой любви мороз по коже, клип тоже какой-то тревожный, особенно конец.

[Агата Кристи. Ураган. 10 лет жизни. 1998 г.|www.youtube.com/watch?v=Jo9kP3R7wrU] - Концерт Агаты Кристи в честь десятилетия творческого пути. Если всё начиналось всё довольно скромно: советское ДК в городе тогда Свердловске, цивильные костюмы, хреновая аппаратура, пустые кресла..., стульчик Глеба опять же (как он умудрялся на нём играть) - [Агата Кристи 1988 10 16 3 й фестиваль Свердловского рок клуба|www.youtube.com/watch?v=Pk-OyJuaxb4&list=LLDAei...]
То тут уже Олимпийский в Москве, забитый под завязку, народ там отрывался по полной, крутой звук, свободная форма одежды и практически афро на голове Вадима в начале и Глеб уже без стульчика. Ну и все главные хиты, кроме Ковра-вертолёта. Целый концерт из хитов. encrypted-tbn0.gstatic.com/images?q=tbn:ANd9GcS...

20:15 

Доступ к записи ограничен

"Хей, детка, я теперь брюнетка!"
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

"Хей, детка, я теперь брюнетка!"
В каком-то интервью Роулинг сказала, что Лили могла бы полюбить молодого Снейпа если бы он отказался от своих убеждений и порвал бы со своим окружением. А вот мне что-то не верится. Мне и в их дружбу не верится. Яркая красивая и уверенная в себе девушка и робкий неуверенный в себе ранимый задрот? Вы серьёзно?
Даже если бы она из жалости или в пику Поттеру стала бы встречаться с Северусом, то окружающие мигом бы запели хором:"да зачем он тебе такой нужен" "ты достойна большего" "он же неудачник" и т.д. и т.п. И всё бы кончилось также плачевно, если не хуже.
А в дружбу я не верю из-за воспоминания, в котором Снейп начинает ей рассказывать о Люпине-оборотне, а Лили его перебивает и сходу начинает обвинять в пристрастности, а когда Северус повысил голос, она возмутилась как это он на неё кричит. Это поведение не друга, а "каралевы", которая видит влюблённость парня и с удовольствием его френдзонит.

@темы: "ГП"

"Хей, детка, я теперь брюнетка!"
avatars.mds.yandex.net/get-pdb/998741/69f8e642-...


travelask.ru/blog/posts/16099-15-mileyshih-napa...

cameralabs.org/11883-russkie-krasavitsy-19-go-v...

www.youtube.com/watch?v=Ar28X4phDxA

zen.yandex.ru/media/ohmyeng/9-otmazok-na-anglii...

www.youtube.com/watch?v=pTY2ulcENwM

zen.yandex.ru/media/ifanat/redkie-futbolnye-fot...

zen.yandex.ru/media/dnevnik_rolevika/chem-sredn...

zen.yandex.ru/media/ohmyeng/chto-mojno-delat-s-...

zen.yandex.ru/media/ohmyeng/35-vyrajenii-anglii...

aboutspacejornal.net/2018/01/01/великое-противо...

knife.media/weird-icons/?utm_referrer=https%3A%...

www.sports.ru/tribuna/blogs/losmeringues/181058...

football.ua/spain/367325-futbolki-modricha-samy...

www.championat.com/football/article-3496191-mes...

disgustingmen.com/art/gangs-of-los-angeles-80-9...

pics.ru/syurrealisticheskie-kartiny

twizz.ru/20-zabavnejshix-sluchaev-kogda-roditel...

cs622120.vk.me/v622120441/16aed/ofi8XFGVdm8.jpg

pics.ru/odezhda-russkih-krestyan

read.virmk.ru/HISTORY/LEIST/005.htm

labyrinthos.ru/ancient-rome/
www.kirsoft.com.ru/freedom/KSNews_756.htm
haikupedia.ru/download/memo_editor.pdf
postnauka.ru/talks/35978
www.culturhistory.ru/
www.youtube.com/watch?v=eiDoz4s3wSw
www.youtube.com/watch?v=0idOIGRrbHU
www.youtube.com/watch?v=on-CuaGMveg
ficbook.net/fanfiction/books/otbleski_eterni&p=...
proxy.flibusta.is/b/399968/read
proxy.flibusta.is/b/177089/read
vk.com/diorama_vrn
www.google.ru/search?q=%C2%AB%D0%A7%D1%83%D0%B6...(&rlz=1C1AVNG_enRU661RU661&oq=%C2%AB%D0%A7%D1%83%D0%B6%D0%B0%D0%BA+%D1%81+%D0%BE%D1%81%D1%82%D1%80%D0%BE%D0%B2%D0%B0+%D0%91%D0%B0%D1%80%D1%80%D0%B0%C2%BB+(&aqs=chrome..69i57&sourceid=chrome&ie=UTF-8#q=%D1%87%D1%83%D0%B6%D0%B0%D0%BA+%D1%81+%D0%BE%D1%81%D1%82%D1%80%D0%BE%D0%B2%D0%B0+%D0%B1%D0%B0%D1%80%D1%80%D0%B0+%D1%87%D0%B8%D1%82%D0%B0%D1%82%D1%8C&newwindow=1&start=10

"Хей, детка, я теперь брюнетка!"
Вот многие выражают своё гневное "фи" нашей попсе и вообще эстраде. Да что там, у меня в сёстрах такая духовно богатая особа. Все нет-нет да выскажутся в стиле "я слушаю только рок, классику (подставить нужное), а всяких там киркоровых-басковых-трофимов с их "а шашлычок под коньячок вкусно очень" я презираю и не слушаю". Это мол для быдла.
А вот не согласна. Нет, я тоже слушаю всякую "заунывную", как однажды сказали мне мои родные, музыку, но всё же иногда хочется чего-то ненапряжного, чего-то разгружающего мозги.
Так что у меня есть папочка и с песнями Киркорова, и с песнями в стиле "самурай-скушал-рис-выпил чай-самурай-крикнул-банзай..."
С фильмами также. Иногда хочется отдохнуть от поисков глубинного смысла.
Это я к чему - вчера была на дне рождения и там стенаний в стиле "погубили великую русскую культуру, вот было в советское время..." было предостаточно. К сожалению я уже напилась и объелась, и не могла связать слова и мысли.

@темы: ", "Жызнь

19:27 

Доступ к записи ограничен

"Хей, детка, я теперь брюнетка!"
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

17:43 

Доступ к записи ограничен

"Хей, детка, я теперь брюнетка!"
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра